Часть авторов подчеркивает значимость культа как морального критерия праведности, «правильности» правителя. «Культовый Сталин заполнял репрезентационный вакуум советской национальной идентичности, то есть выполнял конструктивную функцию свода, собиравшего под собой различные этнотерритории» [66] . В таком плане по инерции он продолжал выполнять функциональную миссию, поддерживая адаптивные возможности системы, влияя «правильностью» на способ обретения и поддержания формата власти наследниками Сталина. Однако достаточно быстро выявились различия, что предопределило расхождения относительно меры очищения от «извращений». Борьба за власть, расчеты Берии, его секретные записки в Президиум ЦК о преступлениях именно Сталина (включая «дело об убийстве Михоэлса» [67] ) разрушали принятый формат. Вопрос о преодолении культа нельзя было связывать только с пропагандой и возлагать ответственность за культ на региональные кадры и Агитпроп.

По мнению Д. М. Фельдмана, термин «культ личности» – идеологическая уловка, новая пропагандистская схема из четырех попарно связанных идеологем, представляющих своеобразный четырехугольник: культ личности, репрессии, коллективное руководство, реабилитация. Первые две идеологемы характеризовали сталинское прошлое и наделялись негативным значением, вторые обозначали настоящее и будущее и имели позитивный характер. Логической конкретности в этих терминах не было. Иллюзия понимания создавалась благодаря распознаванию многократно виденного и потому казавшегося известным, в силу чего и понятным. Характерно, что из трех возможных идеологем -«культ Сталина», «культ личности Сталина» и просто «культ личности» – был выбран последний [68] .

Политические ритуалы и символы, отражая потребность постсталинского руководства в адаптации, служили индикатором интенсивности этой потребности. Концепция В. Тэрнера [69] – надежное основание анализа трансформации символических образов на рубежах изломов и становления новых систем в ментальном пространстве. В 1953 г. размерность значения символики в ряду других параметров системы (борьба за власть, внешнеполитические акции, состояние силовых ведомств) снижается, и в то же время растет разброс значения символики. Часть символов и знаков сталинской политической культуры отступает. Система освобождается от социальных покровов, в которые была «одета». Прекратился поток «писем вождю», исчезли Особое совещание (ОСО), «тройки», Ансамбль песни и пляски НКВД. Частичная реабилитация совмещалась с чистками, арестами, нейтрализацией «банды Берии», депортациями. Так, в Ростов на должность зав. отделом науки обкома КПСС был перемещен Ю. А. Жданов. Осенью 1953 г. к восьми годам тюрьмы был приговорен сын покойного вождя – Василий Сталин (по воспоминаниям сестры, он долго не мог поверить в происходящее). Размывались привычные литеры – АСА (антисоветская агитация); АСЭ (антисоветский элемент); ВАД (восхваление американской демократии); ЖВН (жена врага народа); КРД (контрреволюционная деятельность); СОЭ (социально опасный элемент); ЧСВ (член семьи врага народа) и др. Однако, как и прежде, в предметах и изображениях искали профиль Троцкого, в текстах не допускались переносы, относящиеся к Ленину, Сталину, другим вождям [70] .

Ритуал сохранял черты священнодействия – соразмерность расположения «вождей» у гроба Отца, речевой порядок на трибуне, Мавзолее, соотнесенность портретов современному статусу.

Брутальность режима сочеталась с чувствительностью по отношению к формам собственных проявлений. Здесь и признание фальсификации «дела врачей» («Правда», № 94, 4 апреля 1953 г.), и изъятие из БСЭ статьи «Берия Л.П.», и упорядочение стиля повседневной работы (отмена «авралов», порождаемых личными склонностями Сталина). В осторожной форме ограничивалось сооружение новых памятников Сталину (май 1953 г.), что объяснялось отсутствием оригинальных проектов, распространившимся тиражированием копий. Психологическим потрясением для номенклатуры стало постановление, инициированное Г. М. Маленковым в мае 1953 г., о пересмотре норм денежного довольствия для партийных и хозяйственных чиновников [71] . Адаптации соответствовала попытка социальной переориентации экономики, заданная выступлением Г. М. Маленкова на сессии Верховного Совета в августе 1953 г. Новый образец паспорта (сентябрь 1953 г.) находился в этом русле.

Модификационная адаптация коснулась и внешнеполитической сферы. Смерть Сталина открыла путь к урегулированию войны в Корее. Менялись акценты в отношениях с Югославией. Ключевая фигура здесь – В. М. Молотов. «Именно Молотов в постсталинский период являлся главным сторонником переговоров с Западом; для него не было цели важнее, чем заключение мирного договора, способного сдержать немецкую опасность и свести на нет угрозу новой мировой войны. Он старался получить комплексную систему европейской коллективной безопасности, которая нейтрализовала бы угрозу со стороны Запада и положила конец “холодной” войне, обеспечив длительный мир между Востоком и Западом. Этот мотив, как известно, доминировал в отечественной внешней политике и после ухода Молотова из МИДа» [72] .

Маркеры патологической адаптации – антирелигиозная ожесточенность, идеологические атаки, пропагандистские клише, двойственность политики на внешнеполитической арене. Тема культа мирно сосуществовала со Сталинскими премиями, музеями и памятниками, в декабре 1954 г. торжественно отмечалось 75-летие Сталина. «Четвертый классик» благополучно располагался на постаментах, присутствовал в названиях городов, кораблей, горных вершин.

С 1953 г. Кремль теряет интерес к выдвигаемым РПЦ (в рамках союза восточноевропейских православных церквей) инициативам. Если ранее Москва поощряла миротворческую деятельность церкви, поддерживала ее участие в форумах движения сторонников мира, то с весны 1953 г. импульсы внимания угасли. Решено было следовать линии конца 1940-х гг. – внешне ровных, но «отрешенных» отношений. Ограничивались ассигнования на миротворческую деятельность, Кремль не интересовался противостоянием РПЦ и Ватикана. Как и прежде, действовали репрессивные меры относительно крестных ходов, службы вне храмов, свободного передвижения священников, ограничения на поступление в церковные учебные заведения. Пострижение в монахи осуществлялось только с разрешения патриарха. Количество зарегистрированных мечетей в 1953 г. снизилось до 351 [73] .

Кремль неоднократно отклонял предложения по ежегодному открытию до 25 новых храмов, совершенствованию издательской деятельности, расширению церковных мастерских, облегчению финансового бремени. Изымались неугодные статьи из «Журнала Московской патриархии», фактически санкционировались бесчинства в отношении церкви местных партийцев. Маленков трижды отказывался встречаться с патриархом, хотя ранее, в 1952 г., Алексий I был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

От шока к поискам устойчивости. Новая фаза адаптационного синдрома приходится на 1954-1955 гг. и отмечена введением в действие внутренних возможностей советского организма, позволявших адаптироваться к изменениям среды.

Адаптационная энергия воплощалась в проективной деятельности, организационных начинаниях, новой терминологии. Системность новых символических знаков соответствуют выводу В. Тэрнера о переходном характере второго этапа ритуально-символической эволюции – предмета многочисленных теоретических дискуссий, включая утверждения, что между демонтажем и монтажом существует брешь, пустота – своего рода стадия отсутствия определенных культурных значений, обязательной нормы (нормы не обязывают, но все может случиться…) [74] . Это подготовительный символико-ритуальный этап. Он открылся утверждением 9 января 1954 г. нового флага РСФСР. Красное полотнище дополнилось одним из национальных цветов – светло-синей полосой у древка. По новым правилам орфографии на гербе из аббревиатуры «Р. С. Ф. С. Р.» были убраны точки. Незаметно исчезают Сталинские премии, более не отмечаются дни Парижской коммуны, МОПРА, Профинтерна [75] . Окончательно исчезли сколки военно-коммунистического стиля – военные френчи и сапоги руководителей; московские правители надели европейские костюмы и галстуки.