Включился автоответчик.

— Гм… а… алло. Это миссис Конни Салливан. Я звоню своей дочери Люси Салливан.

Это была моя мать.

«Неужели она думала, что в этой квартире живут несколько Люси?» — думала я раздраженно. И в то же время меня охватила радость при мысли о том, как ловко я избежала разговора с ней. Интересно, что ей нужно от меня?

Что бы это ни было, но делиться этим с автоответчиком ей не очень хотелось.

— Люси, милая, это я, э-э, мама.

Я знала, что мамой она себя называла, когда чувствовала себя виноватой. Наверное, хотела извиниться за то, что наговорила мне сегодня днем. Это была ее обычная схема поведения.

— Люси, доченька, боюсь, я, гм, была резковата, когда мы говорили с тобой по телефону. Но это потому, что я очень переживаю за тебя.

Я слушала ее слова, презрительно кривя губы.

— От волнения я даже плохо соображала, понимаешь? — продолжала она. — Я думала, что у тебя… проблема. — Слово «проблема» она прошептала, словно боясь, что кто-нибудь случайно услышит, как она произносит его вслух. — Ну ладно, увидимся в четверг, и не забудь, что в среду начинается Великий пост, и…

Я состроила гримасу, хотя меня никто не видел, и пошла на кухню за солью. И даже себе я ни за что бы не призналась в том, что мне стало гораздо легче оттого, что мама позвонила и в некотором роде извинилась.

Я съела картошку, съела шоколад, посмотрела фильм и отправилась спать пораньше. Вино я не пила, но, пожалуй, напрасно, потому что спала я в ту ночь плохо.

Начиная с полуночи в квартире звенел звонок, хлопали двери, приходили и уходили люди, пахло свежими тостами, кто-то пел, кто-то сдавленно хихикал, падала мебель, потом снова слышалось хихиканье, не такое сдавленное на этот раз, потом кто-то гремел посудой, очевидно, в поисках штопора, и все время звучали мужские голоса.

Ранний отход ко сну в пятницу был почти невозможен в квартире, где остальные проживающие по пятницам не прятались дома, а ходили «принять по одной». В другие пятницы я и сама вовсю хихикала и хлопала дверями и, соответственно, не очень возражала, когда это делали и другие.

Но сейчас я была трезва, несчастна и хотела забыться, и поэтому смириться с этим бедламом мне было гораздо труднее. Конечно, я могла бы вылезти из кровати и промаршировать в пижаме, с растрепанными волосами и без намека на макияж в гостиную и потребовать от Карен, Шарлотты и их гостей вести себя потише. Однако вряд ли это принесло бы хоть какую-то пользу. Они бы или обсмеяли меня из-за пижамы и растрепанных волос, или заставили выпить полбутылки водки.

Иногда я хотела жить одна.

Наконец я смогла заснуть, но спустя немного времени проснулась снова. Не знаю, который был час, но было еще темно. В доме стояла тишина. За окном шумел дождь, оконные рамы дребезжали от порывов ветра. Сквозняк шевелил занавески. По улице проехала машина, визжа шинами на мокром асфальте.

Меня охватило неприятное чувство — пустоты? одиночества? безысходности? «Я больше никогда не выйду из этой комнаты, — подумала я. — По крайней мере, до тех пор, пока мир не переменится. Пока плохая погода и люди не перестанут издеваться надо мной».

Полежав еще некоторое время с открытыми глазами, я не могла не заметить, что не сплю.

Со мной всегда так: с понедельника по пятницу я не в состоянии проснуться даже с помощью будильника и невзирая на угрозу потерять работу, если опоздаю еще хоть раз. Подняться с кровати так трудно, как будто она сделана из клея.

Но наступает утро субботы, когда мне не надо рано вставать, — и я просыпаюсь ни свет ни заря и больше не могу убедить себя закрыть глаза и поспать еще часик. Единственное исключение составляли те редкие выходные, когда я работала. И тогда мне было так же трудно встать, как и предыдущие пять дней.

«Придумала, — сказала я себе, — пойду-ка я съем чего-нибудь». Я встала — в комнате был собачий холод — и через коридор побежала на кухню. К своему неудовольствию у раковины я обнаружила незнакомого мне молодого человека. Одетый в одни лишь трусы, он жадно пил воду из-под крана. У него была прыщавая спина.

Это было не первое субботнее утро, когда я заставала на кухне молодого человека, который мне казался абсолютно незнакомым. На этот раз отличие состояло только в том, что не я привела его домой.

Что-то в облике парня (то ли жадность, с которой он глотал воду, то ли прыщавая спина) заставило меня быть с ним ласковой.

— В холодильнике есть кока-кола, — гостеприимно произнесла я.

Он подпрыгнул и обернулся. Лицо у него тоже было в прыщах.

— О… а… привет, — сказал он, автоматически прикрыв руками пах. — Прошу прощения. Надеюсь, я не напугал вас. Я пришел с… э-э… с вашей соседкой.

— А-а, — сказала я. — С какой?

Кому пришлось весь прошлый вечер выносить знаки внимания этого прыщавого парня? Карен или Шарлотте?