В первый год работы в школе у меня и так оказалось много забот, чтобы следить за удовлетворением самолюбия юного гения: я, как новый, молодой преподаватель, оказался в центре внимания женского педагогического состава, еще не вышедшего из детородного возраста, и даже некоторые старшеклассницы в открытую кокетничали со мной.

Сначала я пытался не замечать их явного интереса, потом в ход пошли вежливые ответы, но когда и это не помогло, перешел к довольно грубым отказам и вызовом в школу родителей, наиболее «заигравшихся в любовь» учениц. Тут же получив славу невыносимого учителя. Большую часть поклонниц, как ветром сдуло, но были и более стойкие, как Марина Сергеевна – преподавательница истории и Селезнева Ксения – дочка богатых родителей, которая парней младше двадцати лет просто не воспринимала, а все замечания учителей пропускала мимо ушей. Кажется, до сих пор не теряла надежду.

Так или иначе, первый учебный год был закончен. Я надеялся, что за каникулы все успокоится, а в следующем учебном году найдут новые темы для обсуждения.

Так и случилось...

Пропажа родителей Самойловой Камиллы стала бомбой, новостью первой полосы. И именно тогда я впервые ее по-настоящему увидел. Тогда в коридоре, когда она задыхалась от слез, боли и очередного приступа астмы. Я видел в ее глазах решимость, готовность умереть, прямо сейчас. За миг до того, как она взяла баллончик из моих рук, я даже подумал, что мне придется насильно всовывать ингалятор ей в рот.

Я понимал ее больше всех, но именно мне по иронии судьбы приходилось быть тем нежеланным вестником, который приносит дурные вести. Она меня ненавидела, это ясно читалось в ее глазах, когда я проводил к ней Людмилу Кирилловну.

Она ненавидела меня и тогда, когда чуть не попала под машину, и я привез ее к себе домой. Хотя в тот момент она ненавидела весь мир. Я прекрасно понимал, что она сбежит еще раз и еще и еще раз, пока это не закончится либо чем-то ужасным для нее, либо пока Камилле не найдут опекуна. Ждать трагического исхода я не собирался.

Разговор с Людмилой Кирилловной и Бестревой Семеновной был настолько абсурдным и невероятным, что поверить в его реальность мне сложно даже сейчас.

Я пытался убедить двух женщин, чтобы они дали мне опеку над девочкой-подростком, чьим родственником даже отдаленно не являюсь.

– И с чего Вы взяли, что сможете позаботиться о девочке? – с уже привычной язвительностью в мой адрес спросила Людмила Кирилловна.

– Я работаю, у меня есть просторная квартира и я учитель. Если Вы сомневаетесь в моих моральных качествах, то я уверен, что Бестрева Семеновна готова поручиться за меня.

– Ну, хорошо, - кивнула блондинка. – Если уважаемая Бестрева Семенова за Вас поручится, я не буду препятствовать.

Директриса удивленно изогнула бровь, но промолчала. Я и соцработник посмотрели на женщину, ожидая ее решения. Прожигая меня взглядом, начальница ясно давала понять, что не простит мне того, что я втянул ее в эту авантюру.

– Андрей Владимирович не только отличный педагог, но и честный, высокоморальный человек, - вздохнув, проговорила женщина.
– Поверьте, я знаю его не один год, и могу Вас уверить, что девочка с ним будет в большей безопасности, чем в приюте, из которого она уже один раз сбежала.

Упоминание о побеге опекаемой заставила Людмилу Кирилловну поморщиться: видимо, ее начальству тоже пришелся не по нраву этот инцидент.

– Ну, хорошо. Я поговорю с директором приюта и попытаюсь объяснить всю ситуацию, но ничего не обещаю, - фыркнула женщина.
– До свидания, Бестрева Семеновна, Андрей Владимирович.

Она еще раз смерила меня холодным взглядом, от которого по моей спине поползли мурашки, и твердым, чуть ли не марширующим шагом вышла из кабинета.

И как такая может работать с детьми? Я бы ее даже к котенку не подпустил.

Я выдохнул и устало сел в кресло напротив стола.

– Андрей, ты хорошо подумал? – голос директрисы немного смягчился. – Это все-таки большая ответственность. Девочка потеряла родителей и вряд ли встретит на ура новость о твоем опекунстве.

– Пожалуй, - пожал я плечами. – Но я единственный, кто ее сейчас понимает, и не ожидаю, что она примет меня с распростертыми объятьями, и что с ней будет легко. Сам таким же был.

– О, да, - улыбнулась каким-то своим мыслям женщина. – Уж прости меня, но я отговаривала Ольгу и Владимира брать тебя из приюта.

Я понимающе кивнул. Конечно, двенадцатилетний мальчишка, год проживший где-то на улице, начавший пить, курить и баловаться наркотиками, не лучший кандидат на усыновление. Когда мои родители погибли, мне было только десять, но, попав в приют, я быстро понял, что там не приживусь: более старшие ребята гоняли младших, а воспитатели смотрели на все это сквозь пальцы. Дедовщина в армии ничто по сравнению с тем, что происходит в детских домах. От некоторых воспоминаний, связанных с годом, проведенным в приюте, мурашки бежали по телу и сейчас. Поэтому многие дети сбегали и соглашались на жизнь беспризорников, чем призрение нашего государства.