– Негодяй ты!
– сказала она и вдруг всхлипнула.

Оставив в покое ее корсаж, Филипп взял Бланку за подбородок и поднял ее лицо к себе. На ее длинных ресницах, словно капли росы, блестели слезы.

– Что с тобой, милая? Почему ты плачешь?

– Вы... Ты насилуешь меня. Ты заставляешь... принуждаешь...

Он провел большим пальцем по ее розовым губам, которые непроизвольно напряглись и задрожали, готовые подчиниться малейшему желанию своей обладательницы.

– А если я не буду принуждать, ты согласишься?

– На что?

– Как это на что? Да все на то же самое - лечь со мной в постельку. Ну, не отказывайся, солнышко, ведь я ТАК тебя хочу. Я никого еще не хотел так, как тебя. Вот как я тебя хочу!

Бланка отрицательно покачала головой:

– Нет, Филипп.

– Но почему, почему? Неужели я не нравлюсь тебе?

Бланка промолчала. Продолжая удерживать ее в объятиях, Филипп свободной рукой погладил сквозь ткань юбок и платья ее бедро, затем пальцами пробежал вдоль стана к груди, пощекотал ее подбородок, шею, за ушком... Бланка глубоко и часто дышала, вся пылая от стыда и сладостного возбуждения.

– Разве я не нравлюсь тебе?
– повторил свой вопрос Филипп.

– Нет, почему же, нравишься, - дрожащим голосом, почти умоляюще, ответила Бланка; как-то само собой она перешла на ты, понимая, что в данной ситуации обращение во множественном числе выглядело бы по меньшей мере комично.
– Очень даже нравишься.

– Так почему...

– Я люблю другого, Филипп.

– А если бы не любила, согласилась бы?

Бланка смущенно опустила глаза.

– Да, - после непродолжительного молчания призналась она.
– Тогда бы я согласилась.

– Значит, и в Толедо ты любила другого?

– Мм... Нет.

– Так почему же и раньше ты...

– Тогда все было иначе, Филипп. Теперь же многое изменилось, очень многое... Только не спрашивай что.

– И сейчас ты любишь Монтини?

– Да, его.

Филипп тяжело вздохнул и просто положил руку ей на колено.

– Очень любишь?

– Очень.

– Ну хоть частичку этой любви, коли она такая большая, обрати на меня, Бланка. Поверь, от этого Монтини не убудет, честное слово! Любовник не муж, к верности ему не обязывает никто - ни церковь, ни общество. Не все равно ли тебе, скольких любить - одного, двух, десяток? Бери пример с Маргариты. Полюби меня, милочка, я просто дурею от твоих прелестей.

– Нет, Филипп, я не могу. Мне далеко не безразлично, скольких любить и кого любить. Любовь - она одна, единственная и неделимая, и я не могу выполнить твою просьбу, пойми меня правильно... Впрочем, вряд ли ты поймешь меня, ведь ты никогда еще не любил по-настоящему.

Филипп отпустил Бланку; на лицо его набежала тень.

– Ошибаешься. Я знаю и понимаю это. Была у меня настоящая любовь... Когда-то. Давно...
– Он хмуро взглянул на нее.
– Но это не относится к вам с Монтини.

– Почему?

– Потому что ты не любишь его, ты просто увлечена им.

– Неправда!
– запротестовала Бланка.
– Я люблю его.

Филипп медленно покачал головой.

– Ты еще такое наивное дитя, Бланка. Вот только что ты утверждала, будто бы я не способен понять тебя; на самом же деле я вижу тебя насквозь. Ты не можешь любить Монтини, в этом я уверен.

– И, наверное, потому, - саркастически произнесла она, - что он мне не ровня?

– Вовсе нет, золотко. Уж я-то знаю, с какой легкостью любовь преодолевает все кастовые предрассудки, сметает все преграды, стоящие у нее на пути... Но сейчас речь о другом.

– О чем же?

– О том, как ты восприняла мои советы Габриелю.

– Это бесстыдство!

– Вот именно. Ты считаешь это бесстыдством - и не только то, что я дал эти советы в присутствие женщин, но и то, что я вообще даю такие советы. Следовательно, Монтини с тобой ничего подоб...

В этот момент Бланка зажала ему рот рукой.

– Имей же совесть, Филипп!

Филипп отнял ее руку от своего рта и осыпал ее нежными поцелуями.

– А между тем, - продолжал он, как ни в чем не бывало, - господин де Монтини, насколько мне известно, весьма опытный в таких делах молодой человек. Он не какой-нибудь сопливый юнец, который только то и умеет, что залезть на женщину, а спустя пару минут слезть с нее...

– Замолчи!

– Нет, Бланка, я не буду молчать, - в обличительном порыве заявил Филипп.
– Я открою тебе глаза на истинное положение вещей. Ну, сама подумай: чем можно объяснить тот факт, что на третьем месяце любовной связи с таким отъявленным повесой, как Монтини, ты все еще остаешься забитой, невежественной девственницей?

– Я...

– Этому есть лишь одно объяснение. Ты не любишь Монтини. В постели с ним ты чувствуешь себя скованно, неуютно, неуверенно. Ты не отдаешься ему полностью и ему не позволяешь отдаваться тебе целиком. Ты стесняешься его, тебя неотступно преследует страх оказаться в неловком положении. И перед кем? Перед человеком, которого ты, как утверждаешь сама, беззаветно любишь! Я почти уверен, что не единожды ты отталкивала Монтини, когда он, по твоему мнению, "заходил слишком далеко", предлагал тебе "постыдные ласки"...