Эти дружные пары почему-то волновали, вызывали зависть, что ли. Невесты… невесты…

«А я вот гонялся, гонялся за двумя… Мокрая курица. Стихоплет несчастный. Алю жалко, обидел так…» Пришел сюда от тоски, не мог усидеть в пустой казарме.

Проездные документы мне еще не выписали. Говорили, что мой купец — офицер из части, в которую я должен был ехать, — задержался. Торопиться некуда. Шастаю теперь возле чужого счастья…

Но настоящая любовь мимо не проходит, как не проходит поезд мимо своей станции. Только поезд приноравливается к расписанию, а любовь ни в какие графики не укладывается. Не доходя до табачного киоска, я увидел Алю. Она стояла возле железного столба и глядела на отъезжающих. Я был уверен, что она пришла сюда, чтоб проститься со мной: она такая, именно такая…

«Ввиду опоздания поезда стоянка его сокращается…» — прохрипело у меня над головой радио.

«Вот именно. Ввиду опоздания стоянка и сокращается…» Я забыл про папиросы, вообще забыл, куда и зачем летел. Увидев Алю, я враз сориентировался, точно определил свое место на земле. Куда же это я раньше смотрел? Слепая курица.

Аля! радостно крикнул я. — Ты чего здесь?

— Подруг провожаю. — Глаза ее быстро забегали.

Тут я ощутил потребность что-то немедленно делать, действовать. Действовать смело, энергично.

— Знаешь что, Алечка! — твердо заявил я. — Собирайся и поедем со мной.

Тогда я даже не додумался до того, что она могла отказать, могла не согласиться. Я действовал смело, энергично, а решение такое, видно, у меня созрело давно, только чуточку не хватало тепла и света, чтобы во всю мощь распуститься.

— Куда поедем? — не поняла Аля.

— В часть поедем, служить. Поженимся и… — тут я запнулся. «Поженимся». Слово-то какое неловкое к разговору прицепил. — Ну так, сама понимаешь, навсегда вместе. Не могу я без тебя.

— Ты что, сумасшедший? Так вот сразу? — Она пугливо посмотрела по сторонам, сомкнула губы и вновь с недоверием уставилась на меня. Видно было, как она мучительно сдерживала неровное дыхание.

— Почему бы не сразу?

Она молчала. У меня по телу прокатывался слабый трепет, как у реактивного двигателя, работающего на холостом ходу. Мимо промелькнула фуражка с «крабом», я козырнул, но тут же понял, что поприветствовал железнодорожника.

Аля молчала.

— Говори, Аля, согласна? — почти шепотом произнес я. — Сразу даже лучше.

— Ты шутишь, Сережа? — наконец вымолвила она. — Я ведь пришла, чтобы с тобой навсегда проститься.

— Знаю, — открыто сознался я, — но на шутки у нас времени нет. Надо срочно зарегистрироваться, чтобы по всей форме на тебя проездные документы выдали. В армии так делается. Давай торопиться, пока мой купец не приехал.

— Какой еще купец? Что ты все шутишь? — Она резко подняла голову. Глаза ее застыли.

Мне действительно было уже не до шуток.

— Не шучу я, Аля, понимаешь, не шучу! — Я начал сердиться.

— Боже мой, как же это! Ты любишь, что ли? — совсем по-детски, наивно спросила она и, отвернувшись, кому-то пожаловалась: — Странно все получается…

Губы ее вздрогнули, глаза лихорадочно заблестели. И в этом блеске угадывалась тихая-тихая боль. Боль постепенно уходила. Аля улыбнулась и посмотрела на меня прямо и открыто, очень прямо и очень по-взрослому. Она будто враз переменилась, стала еще лучше, привлекательнее. Я ощущал что-то новое и неопределенное в ней и в себе. И от этого в сердце стучала запоздалая радость. Наверное, не надо было так вот стремительно, с налету объясняться, заставлять ее душу подыгрывать под свою.

Аля взяла меня под руку, и мы медленно пошли по перрону, вдоль здания вокзала. Теперь и я был не один и тоже вышагивал важно. Я глянул на свое отражение в пропыленном оконном стекле. «Ничего, взгляд твердый и надежный!» Поправил одной рукой новенькие золотистые погоны с двумя маленькими звездочками, привинченными возле голубого просвета, подергал за лакированный козырек фуражки с «капустой», сурово сдвинул густые брови к переносице. Теперь все у меня есть для полного счастья.

— Извини, Аля, грубовато как-то получилось, — зачем-то начал я оправдываться.

Аля повернулась ко мне лицом, остановилась, поправила у меня на шее галстук, прошлась ладошками по плечам и тихо сказала:

— Не надо, Сережа.

Я слышал ее частое дыхание, и мне было так хорошо от ее простоты, доверчивой близости. Так бы сейчас прижать ее к груди и расцеловать. Тут, видно, я сделал какое-то неловкое движение, она отстранила мою руку и покраснела. И я покраснел тоже — от избытка вольной крови.

Мы шли, поглядывая друг на друга, молчали и улыбались. Улыбались тому несказанному, что скрывалось за словами. Потом я говорил. Говорил одно и то же: