Она на удивление резво соскочила с кровати, распахнула платяной шкаф и вывалила его содержимое на пол. Выбрав из старого тряпья изъеденное молью пальто, старуха накинула его поверх халата, сменила тапочки на стоптанные туфли, сунула за пазуху тряпичный сверток и, быстро перебирая своими больными ногами, выбежала из комнаты.

Дверь в кабинет директрисы была взломана. У входа толпились жильцы, чуть дальше перешептывался персонал, собравшийся в полном составе. Двое врачей склонились над телом директрисы, распластанным на столе для совещаний. Они безуспешно пытались отыскать в нем хоть какие-то признаки жизни.

Старуха, на которую ни кто не обратил внимания, протиснулась вперед и оказалась рядом с мрачными и вспотевшими от напряжения докторами. Первой она увидела раскрытую шкатулку – черную, словно закопченную изнутри. После шкатулки ее взгляд упал на свисавшую с крышки стола руку покойной. Кисть ее была раскрыта, и на ладони виднелся знак, словно выжженный при помощи тавро. Знак напоминал изображение лица с непропорционально большим ртом, черными впадинами глазниц и вытянутыми вверх ушами.

–Это случилось! – шепотом повторила старуха и бросилась проч.

Ни кто из окружающих ее слов не услышал. Да и на нее саму не обратили внимания, как не обратили внимания на странный знак, образовавшийся на ладони погибшей.

Глава 2

Мадам Готье приходила на работу ровно в восемь часов утра. Управляющий Швейцарским филиалом австрийского строительного концерна «Shtern» господин Дитц, у которого опрятная и пунктуальная сорокалетняя дама служила в доме кухаркой, обычно в семь тридцать уезжал в фирму. Мадам Готье до обеда колдовала на его кухне, приводила в порядок двухэтажный особняк и, накормив престарелого кокер – спаниеля, удалялась по своим делам.

В это утро она задержалась на пятнадцать минут – по дороге к дому господина Дитца заглох ее старенький «Opel» и женщине пришлось добираться до южной окраины Цюриха на такси.

Мадам Готье открыла ажурную металлическую решетку ворот и прошла во двор, засаженный по периметру кустарником. Прямо перед крыльцом был разбит шикарный цветник – гордость господина Дитца, состоявший из чайных роз и орхидей. Мадам Готье остановилась на узкой мозаичной дорожке рядом с цветником, вдыхая терпкий и сладковатый аромат. Она всегда мечтала иметь собственный дом и именно такой цветник. Правда, ей больше по душе были гиацинты и лилии. Да и более скромным особняком она могла обойтись. Но, увы, мадам жила на шестом этаже старого дома, глубоко вросшего в асфальт на углу двух оживленных и пыльных улиц. И цветы росли у нее на узком подоконнике в пластиковом ящике.

Перед тем, как войти в дом, мадам Готье еще раз окинула восхищенным взглядом благоухающую поляну и вдруг поморщилась. В нескольких шагах от нее, рядом с кромкой дорожки, отчетливо виднелся отпечаток ступни. Крошечные, еще не распустившиеся бутоны роз в этом месте были втоптаны в сырую от прошедшего ночью дождя землю. На листьях соседних орхидей дрожали под осторожным дуновением ветерка опавшие розовые лепестки.

«Странно, – подумала мадам Готье, – господин Дитц не мог допустить такую небрежность. Тогда, кто?»

Она достала из сумочки ключ, щелкнула дверным замком. Мадам уже собиралась распахнуть дверь, как неожиданно неприятная догадка возникла в ее мозгу: а если в дом проникли воры? Может, не стоит рисковать, а вызвать полицию? Но тогда придется давать пространные объяснения стражам порядка! Вся округа будет осведомлена об этом инциденте. А господин Дитц так не любит привлекать внимание к своей персоне!

Перешагнув через свой страх, мадам Готье все же решилась и осторожно шагнула в дом.

Оказавшись в просторном и светлом холле, кухарка огляделась, но ничего подозрительного не заметила. Все вещи находились на своих местах, никакого беспорядка, обычно оставляемого ворами, не наблюдалось. На перламутровом столике, стоявшем справа от двери, белел конверт. Мадам Готье взяла его в руки и заглянула внутрь. И тут-то все ее опасения окончательно развеялись: в конверте лежала ни кем не тронутые банкноты – оплата за прошедшую неделю. Господин Дитц всегда рассчитывался с ней подобным образом.

Вздохнув с облегчением, мадам спрятала конверт в сумочку и направилась к платяному шкафу переодеваться…

Господин Дитц до маниакальности любил чистоту и порядок. Паркетные полы в его особняке сверкали наподобие зеркал, свет люстр отражался в идеальной полировке мебели ручной работы. А уж кухня своей стерильностью напоминала операционный зал. Какая-либо вещь, поставленная хозяином на определенное место, более ни куда оттуда не переносилась.

Господин Дитц отличался особой привередливостью и в еде. Пища, приготовленная для него, должна была быть свежей, калорийной и легкой. Это являлось особенно важным для его мозга, утомленного интенсивной работой, и желудка, подвергаемого постоянной опасности язвы из-за больших нервных перегрузок.

Мадам Готье отвечала строгим требованиям Дитца и потому работала у него шестой год. В благодарность за усердие и аккуратность хозяин год назад удвоил своей домработнице жалование…

Несмотря на сварливый и желчный характер Дитца, мадам Готье не жаловалась на хозяина. Она появлялась в доме в его отсутствие, делала свою работу и уходила до прибытия Дитца. Если у него имелись какие-либо просьбы и поручения, он, по обыкновению, оставлял на перламутровом столике записку, составленную корявым неразборчивым почерком. К которому мадам Готье долго не могла привыкнуть.