Репутации и пяти поколениям предков, не осквернявших себя нарушением этикета, предстояло отправиться на свалку истории, к развенчанным философам-идеалистам и куртуазной любви.

– Нет, я как раз ищу Витольда Маэрлинга, - четко произнесла Зондэр. Ей хотелось быть уверенной, что повторять не придется.
– Я его начальник, - добавила она, показывая метрику. Зондэр так до конца и не поняла, что подействовало на охранника сильнее: наглость тона, запись "майор" в графе "род занятий" или ее типично нордэнское имя, но тот, нахмурившись, освободил ей дорогу:

– Его сиятельство виконт Маэрлинг находится в четвертом зале. Я... я убедительно прошу вас постучать, прежде чем войти и... и не предавать данный случай огласке.

Зондэр поморщилась. Всю свою тридцатитрехлетнюю - и весьма приличную по современным меркам - жизнь она только и мечтала о том, как бы засветиться в светских хрониках, будучи застуканной в отдельных комнатах ресторации за компанию с Маэрлингом и парой специалисток широкого профиля.

"Чья-то карьера начинается с борделя, а чья-то на нем кончается".

Майор Мондум сцепила зубы и против всех правил тактики пошла в одиночку штурмовать возвышенность, где окопался многократно превосходящий силами противник.

"Как ни греет родной очаг,

Далеко уведут дороги.

Все уходит и все не так.

И беда уже на пороге..."

Зондэр вздрогнула и застыла. Это казалось невероятным, но из-за двери четвертого номера вместо слащавых шансонеток лилась едва ли не самая народная калладская песня, бескрайняя, как его снежные просторы, и заунывная, как дорожная тоска тех, кто пытается эти просторы пересечь.

"Все уходит и все не так", - глуше и тише пропел Витольд. "А беда уже на пороге", - вторил ему женский голос. Зондэр полжизни мороз продирал от этой простой констатации всесилия рока, но у поющей был слишком тонкий и нежный голосок для такой песни. С таким голосом следовало петь про розы и соловьев, но никак не о судьбе десяти с лишним поколений калладских мальчиков и девочек. Мондум прислушалась.

"Шашку верную наточи", - подсказал Витольд самое известное в Каллад лекарство от всех бед.

"Далеко уведут дороги", - снова посулила девушка.

"Плачет мать, а отец молчит", - продолжил старую как мир историю Маэрлинг.

"И беда уже на пороге..."

Зондэр сузила глаза. Она не считала себя сентиментальной, но этот напев всегда вышибал у нее слезу.

Так скорее седлай коня -

Далеко уведут дороги.

Больше медлить нельзя ни дня:

И беда уже на пороге...

Третий день словно ночь снега -

Далеко завела дорога.

Жизнь не так уж и дорога -

Прогоняем беду с порога!

Мондум ощутила малопонятный страх. Она тысячу раз слышала эту песню и прекрасно знала, чем та заканчивается, но все равно ей сделалось не по себе. Наверное, народная песня, простая и тоскливая, плохо сочеталась с роскошными панелями красного дерева на стенах и ковровой дорожкой под ногами.

Все ушло, все уже не так:

Далеко завела дорога.

Пуля в поле, безмолвный мрак...

Зондэр резко толкнула дверь и вошла.

– Отогнали беду с порога?
– холодно осведомилась она в повисшей тишине.

Картина, открывшаяся ей, не то чтобы подходила под описание "безобразная сцена". Во всяком случае, все оказалось куда менее ужасно, чем рисовало воображение Зондэр. Во-первых, действующих лиц было всего четверо - Маэрлинг, какой-то молодой человек с пшеничными усами, волшебным образом делающими его еще моложе, и две девицы, блондинка и брюнетка. В куртизанках Зондэр понимала мало, но выглядели обе незнакомки вполне пристойно. Никаких задранных юбок, приспущенных чулок, вульгарных красных ртов и тому подобных признаков профессии. Даже расселись все участники сцены вполне приличным образом - девицы, в частности, расположились на стульях, а не на коленях у кавалеров. Кавалеры, правда, дружно вскочили, как только открылась дверь. Юноша с усами смотрел на Зондэр с истинно детским недоумением. Маэрлинг несколько раз моргнул, словно увидел привидение, а потом без улыбки ответил:

– Если бы на моем пороге стояла именно такая беда, я бы ни за что не стал ее прогонять. Тем более, шашкой.

– Оставьте любезности барышням, - "не поняла" Зондэр и кивнула на девиц. Одна из них выпустила из рук гитару, на грифе которой красовался большой голубой бант, положила ее на стол и недоуменно покосилась на товарку. Та скривила губы.

– Вы, Витольд, не предупреждали, что к нам еще кто-то присоединится...

– Потому что к вам никто более не присоединится, - Витольд, если и был растерян, взял себя в руки довольно быстро. Он тоже отложил гитару - на сей раз безо всяких бантиков и цветочков - и кивнул приятелю: