Отождествление творчества с игрой коррелирует с уже обозначившимися тенденциями новейшего этапа технологической революции, для которого будут типичны креативные технологии, построение ничего не описывающих, но возможных математик, физик, психологии, параллельных многообразных реальностей, отказ от геоцентризма разработка космических логик и стремление адаптировать человека к ним. Образуется некое креативное (креатронное) общество. Фактически это будет человеко-машинная, постчеловеческая, а может быть целиком робототехническая цивилизация. Живому биологическому человеку для достаточно длительного сосуществования и взаимодействия с миром техники исповедовать игровое отношение к реальности не годится. Наоборот, его надо преодолевать.

Difference between man and boy is the cost of their ioy – разница между мужчиной и мальчиком в цене игрушек, которыми они играют, говорят англичане. Современные игрушки обладают чудовищной преобразовательной силой, которая в руках современных взрослых мальчиков легко превращается в разрушительную. Такой игрушкой для них может стать, пожалуй, уже становится, вся окружающая действительность. Творя как играя, человечество вполне способно обыграть самое себя. Страсть к разрушению – творческая страсть, провозгласил когда-то М. Бакунин. Его лозунг может осуществиться с «другого конца», через деятельность тех, кто с анархизмом и нигилизмом субъективно не имеет ничего общего. Творчество как игровое самовыражение предполагает право на разрушение «по определению» – это, во-первых, а во-вторых, учитывая возникновение фантастически мощных средств действия, оно ведет к нему, даже если такого рода цель в игре не ставилась.

Каков же выход из противоречия: условием творчества, его продуктивности является свобода, а свобода становится все более дьявольской, провоцирующей положение, когда человеку ничего не понадобится, в том числе и свобода? Накинуть узду на мысль, остановить творческую активность? Это никогда не удавалось, вряд ли удастся и сейчас. Пусть творят, что хотят? Поворачивают вспять реки, сравнивают горы, выращивают генетических монстров, меняют пол и занимаются пси-хохирургией, внедряя в мозг чипы, продолжают вакханалию запусков ракет в космос, сопрождая ее лицемерными стенаниями опотеплении и истощении озонового слоя, размещают там глобальное оружие или освещают оттуда Арктику и т. д.? Пусть сотворчествуют с кем угодно?

Очевидно, что объективно, сознательно мы должны стремиться со-творчествовать с Богом или, говоря светским языком, с Благом (в идее бога важно теперь не всемогущество и всезнание, а именно благо). Перед человечеством стоит задача, не отказываясь от творчества, подчинить его ценностям гуманизма, являющимися, в сущности, специфически человеческой конкретизацией идея добра и блага. Но гуманизм перестает быть гуманизмом, если ограничивает свободу воли. Этим он отличается от более древних идеологий, в частности религиозной, и от идеологии тоталитарных режимов, стремящихся воспитывать своих членов до гробовой доски. В то же время он вполне совместим с регулированием социальных отношений, с ограничением поведенческой свободы людей. Он совместим с либерализмом и правовым обществом, принцип функционирования которого: каждый свободен в пределах права на такую же свободу другого.

Поэтому выход надо искать в изменении отношения к творчеству в социуме. При постоянных заклинаниях насчет свободы выбора, выбор все равно обычно оказывается единственно возможным, а спасение, как писал Гельдерлин, там, где опасность (просим у читателя прощения за опошленную многочисленными ссылками мысль Гельдерлина; но здесь она уместна). Опасны творческие игры? Так пусть играют! Подлинное, оптимальное, совершенное творчество – это игра ума. «Игра в бисер», mind games, когда не надо заботиться о реализации, связанной с сопротивлением материала, необходимостью вписываться в существующие формы бытия, ограничивать себя в средствах, которых всегда не хватает, и т. д. Мы видим как искусство сближается с научно-техническим творчеством, а научно-техническое творчество становится все более самоценным и в этом качестве сближается с искусством. Математики выводят уравнения, не заботясь об их применении, теоретические физики так увлекаются абстрактными моделями мира, что перестают интересоваться их экспериментальной проверкой, космисты оперируют в принципе неверифицируемыми данными. За это ученых обычно упрекают в отрыве от практики. А пора уж хвалить. Надо всячески поощрять тенденцию к науке без воплощения, творчеству без обязательного материального результата, новационизм без инновационизма.

Противоречие между свободой творчества и задачами сохранения природы, исторической памяти, другими потребностями людей раньше всего проявилось, пожалуй, в архитектуре. Ведь она средостение искусства и жизни. В конфликте великого русского зодчего В. Баженова и императрицы Екатерины II вокруг строительства Кремлевского дворца принято сочувствовать архитектору. Но есть и другие оценки, которые мы считаем более правильными, а сам конфликт символическим. «Баженову в высшей степени было свойственно ощущение творчества как самодовлеющего начала, не признающего над собой власти и стремящегося к абсолюту. Проект его Кремлевского дворца – яркий тому пример. В нем в угоду творческому озарению были принесены зодчим воистину великие жертвы. И к чести Екатерины II можно отнести то, что она осознала это». [31] Ради идеальных геометрических абстракций В. Баженов «бестрепетно отверг» подлинные средневековые стены и башни Кремля. Н. М. Карамзин, почувствовав всю глубину противоречия между баженовским проектом и ценой его реализации, сказал, что «им можно удивляться единственно в мыслях, а не на деле». В последующие годы Москва немало пострадала от строений, которые удивляли нас «на деле». В современных услових, когда строительство ведется ради строительства, а не жизни, города вообще могут исчезать, не успев быть обжитыми.

Но вот в XX веке в архитектуре начала, наконец, развиваться ветвь «возможной архитектуры». Устраиваются выставки, проводятся конкурсы, награждаются премиями заведомо неосуществимые и практически бесполезные, однако интересные проекты. Культурные функции таких проектов достаточно самостоятельны и не нуждаются в обязательной реализации. В таком же направлении может развиваться и наука. Пусть будет «наука для науки» или «экологически чистая наука». Пусть создаются утопические проекты и существуют «дизайн-мечты» научного типа. Пусть филологи и философы переопределяют, как им вздумается, понятия, называя это «борьбой с фаллоцентризмом» или «деконструкцией». Таким способом человечество будет откупаться от интеллектуалов, которые уже отчуждены от жизни, от биороботов, хакеров, единственным смыслом существования которых стала переработка информации. Тем более, что теперь они нередко могут видеть образные воплощения своих замыслов на экране компьютера, манипулировать ими вплоть до изобретения и разрушения целых Вселенных. Нашу же единственную реальную Вселенную разрушать не обязательно, хотя бы и ради свободы творчества.

Поскольку науко-техника стала социальным институтом, то и относиться к ней надо как к институту – регулировать и контролировать. Общество должно оценивать смысл изобретений, их возможное влияние на его дальнейшее развитие, на судьбу человека. Не все технически возможное следует осуществлять и если Кант ограничил знание, чтобы дать место вере, то сейчас надо ограничивать науку и технику, чтобы дать место естественному миру, сохранить пространство для других, не интеллектуальных способностей и запросов человека. Ограничить на стадии их, перехода в практику. Не лучше было бы людям, если бы исполнялось все, что они пожелают, говорил Гераклит. Свободное творчество вовсе не тождественно благу, само по себе оно аэкологично и агуманно и легко становится антиэкологичным и антигуманным. Перед ним нужно ставить социально-гуманитарные» фильтры, которые бы соотносили все проекты с мерой человека. Если такие фильтры не будут, ставиться сознательно, их поставит природа вещей, пределы земного шара, антропологические и психические константы Homo sapiens. Преодолевшее их творчество перестанет быть человеческим. Еще Аристотель в своей «Этике» писал, что изобретательность хороша там, где служит благородным целям, иначе она преступна. Предусматриваемая законодательством многих стран ответственность за науко-творчество должна подкрепляться социально-психологическим формированием вокруг него атмосферы требовательного здравомыслия и технологической сдержанности. Ясно, например, что, наряду с ограничением числа запусков ракет в космос, нужно бы немедленное квотирование работ в генной инженерии, при синтезе новых химических веществ, исследований в области искусственного интеллекта. Не останавливая программ науки как таковых, квотирование придаст им большую безопасность, заставит ученых искать экономные приемы деятельности. Подобные ограничения являются действенным, а не увещевательным стимулом для направления творчества в сторону создания экологически ориентированных производств.