– Нормально, – подтвердил глазами моложавый, – хороший сигнал.

– Ну что же, имеем небольшую трещотку… И скорей даже не её, а так, лёгкий песочек, – больше себе, чем мне, пояснил носоглоточный. – Это убирается. В остальном патологии не вижу, всё одолимо. – Он поднялся и начал складывать инструменты. Между делом поинтересовался у второго: – Дубль не нужен?

– Да нет, чисто, я же сказал, – мотнул головой напарник, – можно сдавать.

– Успехов! – выходя из процедурной, через плечо бросил мне доктор и исчез за дверью. Вслед за ним, упаковав свою кухню, испарился и звуковик. А ещё через пятнадцать минут вернулись те, первые, что подключали аппарат диализа.

– Всё, пациент, – сообщил почечный, – процедура окончена. Можете вернуться к себе в помещение.

Медбрат отсоединил энергопитание и покатил установку в угол. Я накинул казённый, в цветастый горох, халат и двинул в свою подземную обитель, куда занесла меня злодейская судьба в силу халатной нетрезвости, давнего нездоровья и личной неприкаянности.

Хотелось выглянуть в окно, я давно уже этого не делал. Оно, в общем, имелось: проём был выполнен по всем правилам оконного искусства, да и переплёты, собранные из чистого сухого дуба, не требовали лучшего исполнения. Тройное остекление также присутствовало, оставляя виртуальную надежду, что за ним существует нечто тёплое, прозрачное и живое. Именно так хотелось думать мне в эту минуту. Да только взгляд упирался всего лишь в бумажные фотообои с несменяемо весёлой весной, подсвеченной по периметру голубоватым сиянием, испускаемым маленькими круглыми светильниками. Мои недавние посетители, насколько я успел ощутить, просто не видели меня в упор, держа за картонный манекен с годными для чего-то голосовыми связками, с мордой, подходящей для какого-то мутного блефаро, и никуда не годной единственной почкой. Они делали положенное дело, общаясь со мной согласно служебной необходимости и переговаривались на своём птичьем языке. Я уже хорошо понимал, что, по большому счёту, никому здесь не интересен: ни с этой стороны фальшивого окна – симулякра, куда эти так и не разгаданные мною люди завели меня с неведомой целью, – ни с той, где вместо солнечного света таится искусственный мрак, а вместо живительного кислорода распылён продукт его химической переработки. Где-то подо мной – минус седьмой горизонт, и я не в курсе, он ли в моём случае последний. Надо мной, на нулевой отметке земли, – огромная лужа с искусственно восстанавливаемой грязью – для пущей незаметности платформы, ведущей в преисподнюю. Слева же и справа от главной шахты скорей всего просто залежь обычной московской глины, которой так легко забить тебе рот в случае, если не совпадёшь внешностью, издашь неверный звук или же поделишься с миром ошибочной, пустой или вредной мыслью.

Из дневника Кирилла Капутина, полковника, бывшего сотрудника следственного отдела Московского Управления.

И вновь повезло, как раз в день окончания курсов оперативников, в феврале, помню, 92-го. Пришло два места на откомандирование в следственный отдел Московского Управления – работа по линии контрразведки. Больше не требовалось, какая теперь на хрен «контр», против кого «контр», от кого оборонять секреты нации – от новоиспечённых заокеанских друзей? Назначенный властью новый хозяин собрал высший состав, объявил свежую доктрину, – дружба с врагом, взаимоподдержка с ним же, общая борьба в русле объединённого прогресса.

О как!

И потому – повсеместное сокращение кадров Службы, упразднение идеологических подразделений, переориентировка на взаимодействие и доверительность. Вот и повезло, говорю сам себе, что не вышвырнули заодно с отменённой доктриной. И это не только фортуна, пацаны, – это за то, что вгрызался зубами, рвал челюстями, давил мозгом, слышал больше других, умел не меньше лучших, и успеха желал себе истово, зло, со страстью. Так учил меня Рабочий посёлок: сжал кулак – бей!

Так вот, два места: одно – моё.

Семь месяцев прослужил, вплоть до октября 93-го, когда всё и началось.

Счастливый перелом.

Для меня.

Для матери моей, которая по-прежнему на кране.

Для пацанов с Посёлка.

Для Ионыча, который теперь больше при мне, чем я при нём.

Я только потом понял, что сама природа затаилась. Ждала. Все ждали, весь мой народ.

Дождались.

И теперь с нами Бог!

Перед этим меж ними раздрай был такой могучей силы, – это я про новую власть и её Верховный Совет – что ни бзднуть, ни раздохнуть, братцы мои. Многие считают, что спаситель наш – генерал Галкин, развернувший вместе с танковыми стволами ход истории родной земли. Оно отчасти и так – кабы не он, тайный иуда, быть бы нам и теперь под Шевелюрой и его сателлитами, лакая проклятое хлёбово из несвободы, неравенства и безбратства. Оковы – не мы: это они – оковы моего народа. Но только и спаситель не он, если уж на чистоту, не этот двуличный урод, продавший офицерскую честь за должность и клочок вражьей земли уж и не помню где – то ли в безналоговом Монако, то ли на Лазурном берегу, с домом и прислугой, чистой, тамошней, вежливой, вышколенной, проплаченной из спасённой нами казны. Настоящий мой герой – генерал-полковник Адольф Мякишев, ставший в оборону от новой власти, возглавивший мятеж, призвавший народ к сопротивлению. И меня, кстати, словом своим зацепил, потому что я услышал и пришёл, как только они, дойдя до крайней ручки, решили атаковать Белый Дом. А там живые люди, патриоты, нами же избранные.

Столкнулись с ним у мэрии, 3 октября, когда мы сначала выламывали входные двери, а потом шли по этажам, сгоняя всю эту продажную чинушную камарилью в актовый зал. Поначалу я замешкался, честно скажу, когда один из наших женщину эту в чёрной юбочке прикладом шарахнул прямо в висок. Помню, перед этим выкрикнул ещё в ответ на её возмущение:

– Да ты сама, мля, паскуда позорная, и вообще пасть захлопни, сучара!

Она и завалилась где стояла, и никто не кинулся ей на помощь – ни из наших, ни от своих. Именно в тот момент Мякишев и засёк моё замешательство и, сунув мне в руки калаш, проорал:

– Ну хули застыл идолом, давай, давай, двигай наверх, занимай позицию, троих возьмёшь, расставишь по периметру, понял?

– Так точно, товарищ генерал-полковник, – по-военному отрапортовал я, хотя и был в штатском, – будет исполнено. Я ещё снайпер по душе, 98 из ста бью, так что мне лучше не калаша, а оптику.

– Служишь? – дёрнул подбородком Мякишев.

– Следственный отдел московского управления Лубянки, – ровно с тем же энтузиазмом отбарабанил я, – старший лейтенант Капутин!

– Молодец Капутин! – Он напутственно хлопнул меня по плечу. – Если не засланный, далеко пойдёшь. Мы своих за версту чуем, а ты, я смотрю, хоть и незаметный, как моль, а толковый, как иудей в окопе. – И заржал, по-доброму.

Именно тогда, в момент полной отчаянной неизвестности, я и вытащил тот билет, по которому жил и ждал своего часа. Не партийный, а этот, по жизни, который счастливый, если что. Собрался с духом, говорю Мякишеву:

– Адольф Михалыч, разрешите идею донести. Дайте двадцать секунд, изложу. Иначе, сами понимаете – всё может быть.