Хранивй закончил осматриваться и вернулся к стойке, отирая руки платочком. Он задумчиво уставился на подпирающего дверной косяк племяша и наставительно вопросил:

– Что скажешь?

– Подохли, – процедил Таймир, поигрывая ножичком.

– Давай не сейчас, – миролюбиво, но жестко попросил старшина, разглядывая выставленные на стойку пустые бутыли из-под отравленного вина.

– Травили свои, – неохотно продолжил Таймир по делу. – Убирали видоков. И до кучи слухачей. Наверняка, из-за большой поживы, что взяли на тракте. Юган со своими тока-тока вернулся. Видать, его добыча кому-то приглянулась.

– Юган шел западным трактом, – заметил Хранивй. – Вел по найму обоз. И довел его честно. За эти четыре дня на западе никого не пощипали. А ежели и было, так слишком далеко, раз новости до нас еще не добежали. Юган бы оттуда никак не поспел и вернуться сторожем, и погулять разбойничком. Третьего дня на южном тракте обчистили сулийцев. И оттуда он бы не успел вернуться. Может, чего и вскроется, но покуда Юган чист. И от подозрений в разбое, и от подозрений в богатой разживе.

– Широко гуляли, – через силу возразил скучающий Таймир. – Может, он сболтнул чего лишнего? Опомнился и завалил всех скопом. Не разбирать же, кто тут чего слыхал.

Посчитав дело сделанным, парень зевнул. Дескать, не трудитесь над тем, чтоб и я потрудился. Дядюшка заглянул в его ледяные серые глаза – стыда там не было. А радения во славу сыскного дела и отродясь не водилось. Он хмыкнул и отправился в хозяйскую горенку, где на широкой лежанке маялись парочкой сам Батя и его приспешник. Оба осоловелые, оба с морды зеленые. И оба ни в какую не желавшие беседовать беседы, едва проблевавшись и готовясь к новому заходу. Хрупкая да нарочито робкая старушенция – Хранивй знал ей цену с наценочкой – пичкала страдальцев какой-то бурой дрянью. И щедро отвешивала оплеухи, коли две пасти не распахивались тотчас по ее указке.

– Доброго денечка, Благойла, – безо всякой натянутости поприветствовал ее старшина и без приглашения уселся в хозяйское кресло мягкой бархатной обивки: – Не померли еще?

– Камнеметом не прибить, – буркнула Отрыжка, грозно надвигаясь на жалобно моргающего Батю. – Давай. Разевай пасть, утроба тухлая. Добром прошу, покуда еще прошу.

– Сказать что можешь? – не без сочувствия уставился на него старшина.

– Найду, так убью, – пообещал Батя, и в рот ему сунулась деревянная ложка с зельем.

– Ведаешь, кого искать? – не особо надеясь на признания, переспросил Хранивой.

– Пока нет, – выдавил из себя Батя, сморщившись гнилым яблоком. – Подловили меня, старшина. Одыбаю, всю землю взрою. Весь город торчком поставлю.

– Не перестарайся, – предупредил Хранивой и поднялся: – Коли будет что, для меня любопытное, так не побрезгуй. Не убивай, покуда не перевидимся со злодеем. Не отниму его, не осторожничай. Твое при тебе останется.

– Там поглядим, – скупо пообещал Батя под ругань скривившегося Югана.

Торжествующая бабка отерла о его потную рубаху искусанную ложку и щелкнула недотравленного вожака в лоб.

– Все выведал? – в насмешливых глазах Таймира ворохнулась издевка.

– Нет, – с полнейшим безразличием к его потугам признал дядюшка. – И не стану.

– Что так? – племянничек почуял, что перебрал, а потому вежества в голос подпустил: – Дело изрядное, досель неслыханное. А мы наплюем да забудем?

– И слыханное, и виданное, – отмахнулся старшина. – Как не тужься, а ничего нового уж не придумаешь. Однако чую… Выйдем-ка.

Они вышли на хозяйский двор при харчевне: на высоком заборе висит пацанва, в широких воротах черно от любопытных. Управские дружинники лениво сидят в тенечке, зыркая по сторонам. Хранивой шагнул к колодцу, у которого не слонялось ни одной собаки. Плеснул в лицо из полупустого ведра на срубе и принялся поучать новика в сыскном деле:

– Разбойники тебе не хлам городской подзаборный. Средь них немало бывших дружинников. Иль обозных стражников. Они на все подряд, ровно псы голодные, не бросаются. Верняк просчитывают на сто рядов. Не толпой давят – умением да рассудочностью берут. Дельце, за которое можно потравить целую ватагу – да столь лихую – дерьмецом попахивает. И не из-под баранов тупорогих, а из-под волков немилостивых. А те волки из палат княжьих по следу ходят стаей – сам знаешь. И со следа не сворачивают, покуда в горло не вцепятся, да не разорвут. Мы с тобой, коли пошуруем со всей старательностью, что ни то, да отроем. А дале-то что? Допустим, волкам кость бросим. Те обидчиков унюхают, достанут, сожрут. Видаков, коли те еще по щелям где-то выживут, тоже разнюхают. Кто останется?

– Мы, – мрачно бросил Таймир, кривя рот. – Да тока руки у них…

– Так уж и коротки? – насмешливо упредил его щенячью выходку дядюшка. – Ты вон у нас в сотне государевой чуток пообтерся. Не малец – семнадцать стукнуло. Да не дурак – на лету ловишь. Навидался боярской дури да жесточи. Неужто веришь, будто выстоим, коли они в кулак сбираться станут? Не все – куда им! А хоть бы и пяток ублюдков.

– Прости, чушь спорол, – повинился Таймир. – Я понял. Мы тут не роемся. И знать – ничего не знаем. Ты, дядька, на меня полагайся.