«Абсурд! – мысль эта, единственная уцелевшая во всем сознании, насмешливо захлопала плавниками, да так, что он вдруг перестал слышать даже утробный гул работающей машины, от которого дрожала вся палуба, - Позвольте поинтересоваться, что это еще за…»

Еще меньше ему понравились верхние конечности существа, вполне человеческие и тоже заключенные в сложный сегментированный доспех. Вместо пальцев они заканчивались длинными изогнутыми на манер капинского ятагана когтями, каждый длиной добрых десять дюймов. О том, что служат они не для ремонтных работ, Габерон догадался сразу же, еще до того, как рефлексы заставили его начать пятиться от топки.

– Эй, что вам… Может, я могу… Простите, а…

Это было что-то невообразимое. Словно Мареву вздумалось взять верхнюю часть человека, соединить ее с торсом лангуста и покрыть слоем тяжелой стали. Но это существо не было творением Марева, Габерон сразу это понял. Бронированная шкура чудовища оказалась покрыта заклепками и уродливыми, похожими на рубцы, сварными швами. Оно молча надвигалось на Габерона, скрежеща когтями по металлу и работая всеми своими лапами-спицами. Да и едва ли оно было способно что-то произнести, подумал он отстраненно. Не потому, что было лишено рта. В его движениях была заключена механическая целеустремленность, которая не оставляла возможности для разговора, как не оставляет ее движущаяся на станке фреза. Она просто действует, движимая заложенной в ней силой.

И только когда металлическая лапа, заскрипев, поднялась, оттопырив сияющие отраженным синим светом лезвия, Габерон с опозданием понял, что именно ею двигало.

* * *

У каждого канонира есть особенное чутье. В тот краткий миг, когда душа Габерона вдруг зависла на самом краю океана пустоты, опаленная смертоносным голубым светом, это чутье мгновенно все поняло и высчитало, бесстрастно, как артиллерийский корректировщик. И скупо доложило – не успеть. Оно оценило скорость изогнутых лезвий, поднявшихся над головой Габерона, беспомощность его собственных мышц, как и множество прочих факторов. В то время, как тело и разум были скованы параличом, оно просто выполняло свою работу, привычно сопоставляя физические величины.

Его спас не трезвый расчет канонира, не выучка, не сила. Его спасла лопата. Зацепившись за нее ногой и не успев даже вскрикнуть, Габерон полетел спиной назад.

Удара он даже не почувствовал, потому что над его головой скользнула металлическая лапа с развернутыми когтями, лапа, которая, без сомнения, снесла бы его голову с плеч с такой же легкостью, с которой он сам прежде отрывал головы у вареных креветок. Вместо этого когти чудовища проскрежетали по трубам машины, раскраивая их на части, разрывая сложные переплетения и сочленения. Из пробоин мгновенно хлынули шипящие и визжащие струи пара, едва не обварив Габерона – тот успел перевернуться на бок, откатившись на несколько футов. Будь на месте чудовища обычное существо, даже вооруженное прочной броней или чешуей, уже выло бы от боли, мечась в струях раскаленного пара. Но это чудовище было из другой породы.

Оно нависло над Габероном, занося лапу для завершающего удара. Но не успело самую малость.

Что-то со звоном ударило его прямо в глаз, отчего в полумраке мидль-дека на миг вспыхнул пучок желтоватых искр. Удар этот был не так уж и силен, но он спас Габерону жизнь – отклонившиеся от изначальной траектории когти с оглушительным скрежетом пропороли толстую стальную палубу в трех дюймах от его лица.

Это был Тренч. Он все еще сжимал в руках лопату, которой огрел чудовище прямо по выпуклой морде, и выглядел так, словно сам был перепуган до чертиков.

– Прочь! – выдохнул Габерон, пытаясь подняться на ноги и чувствуя одуряющее тяжелые удары собственного сердца, - Дурак!..

Чудовище потянулось к застывшему Тренчу обманчиво-медлительным движением своих когтей. Он тоже не ожидал того, что большое тело может двигаться с такой скоростью и такой легкостью.

Дурак… Салага… Рыба-инженер…

Как и самого Габерона, его спасла лопата. Тренч механически выставил ее перед собой, точно пытаясь парировать выпад вражеской сабли. Короткий хруст, звон – и части от лопаты разлетелись в разные стороны, словно бортинженер сунул ее в раскрученное гребное колесо. Следующим ударом чудовище непременно размозжило бы Тренчу голову, но, отвлекшись на лопату, оно упустило ровно ту половинку секунды, которая требовалось Габерону, чтобы подняться наконец на ноги.

– Бежим! – рявкнул он в ухо инженеру и сам же потащил его за брезентовый ворот плаща.

Они неслись по мидль-деку в полумраке, как два загнанных карася. Сердце билось в груди натужно и тяжело, подобно работающему на пределе возможностей котлу, который вот-вот разорвет в клочья. Воздух клокотал в легких вперемешку с раскаленным паром и алой ядовитой взвесью Марева. Где-то за ними с грохотом и лязгом неслось одноглазое чудовище. Его металлические члены оглушительно гремели, из-под ног сыпались искры. Оно сносило любое препятствие, которое оказывалось перед ним, не обращая внимания на хлещущие в разные стороны струи раскаленного пара и брызги металла, прежде бывшие заклепками и болтами. Оно было огромно и невероятно тяжело, но благодаря множеству тонких упругих лап в нижней части корпуса двигалось с хищной нечеловеческой легкостью.

Несколько раз Габерон ощущал шепот Розы, от которого все кожа на спине превращалась в огромную зудящую рану. Тогда он хватал бегущего рядом Тренча и швырял его в бок, под защиту тяжелых котлов или цилиндров машины, сам отскакивая в противоположную сторону. Когти чудовища врезались в металл с оглушительным скрежетом, от которого патентованные котлы «Безье» разваливались на части, точно трухлявые пни, а трубы скручивались узлами, извергая из себя пар.

Габерон споткнулся и в следующий же миг едва не распрощался с жизнью. Спасло все то же предчувствие – заставило слепо и стремительно броситься влево, не восстанавливая равновесия. Длинный коготь механического чудовища ударил зигзагом в палубу, вышибив из нее сноп искр, проскрежетал по борту, вырывая из креплений бесчисленное множество приглушенно лопающихся патрубков.