неизвестных прежде течений он позволил выявить любопытные и

прежде не встречавшиеся породы рыб, однако же границ ни

Восьмого ни Девятого, ни, скажем, даже Десятого Неба ему

обнаружить не удалось. Исходя из этого, я счел возможным в своей

докладной записке просить почтенный Институт избавиться наконец

в своих заключениях от гнета клерикального балласта,

сосредоточившись на выявлении истинных законов воздушного

океана, а не мнимых, порожденных косной человеческой фантазией»

Из речи Жюстава Куздро на XXII-м Конгрессе

Национального института науки и искусств Формандской Республики

– Линейная драматургия!

От неожиданности глаза Ринриетты распахнулись сами собой. И тотчас были за это наказаны. Разморенная послеобеденной дремой, тягучей и сладкой, как старый херес, она совершенно забыла про солнце. Далекое, по-каледонийски прохладное, оно давало не так много тепла, но все еще достаточно света, чтоб ослепить наблюдателя, слишком беспечного, чтоб заглянуть прямиком в небесный океан. Ринриетта беспомощно заморгала, прикрыв рукой лицо.

– Копченый полосатик…

Ринриетта потерла пальцами глаза, пытаясь избавиться от пульсирующих желтых точек – отпечатков солнца на сетчатке глаза. Самое нелепое занятие на свете – их стало только больше.

– Что ты сказала?

– Я сказала - линейная драматургия.

– И что это значит?

– В том-то и прелесть – понятия не имею, - Кин беспечно рассмеялась, - Но звучит здорово, правда? Похоже на неизвестный ветер, который может унести куда угодно.

Солнечная слепота длилась всего несколько секунд, вскоре Ринриетта уже различала контуры окружающих предметов – узкие шпили университетских башен, плывущие в небе облака и распластавшиеся кругом крыши Аретьюзы, своей покатостью напоминающие горбы китов, которых она никогда не видела воочию.

Крыша, на которой находились они с Кин, мало выделялась на фоне прочих, а если судить по размеру, так еще и многим уступала – крохотный островок из черепицы, камня и металла, один из нескольких сотен подобных. Но ценность ее была не в размере. Это был их собственный с Кин кусочек Аретьюзы, их неприкосновенная собственность, служившая, в зависимости от необходимости, и обзорной площадкой и спальней и даже убежищем.

Как и полагается убежищу, оно было надежно защищено. Иногда Ринриетта думала, что пробраться сюда не смог бы и самый ответственный университетский трубочист. Чтоб оказаться на крыше кафедры философии, требовалось подняться на третий этаж корпуса административного судопроизводства, пройти узкой и тесной, как рыбий пищевод, галереей, когда-то ведущей в мезонин, ныне заваленный подшивками старых монографий, потом завернуть в слепую кишку, которая, судя по остаткам крикетных клюшек, когда-то использовалась под хранилище спортивного инвентаря, отпереть тяжеленную дверь, скрипучую, как старый дредноут, пройти через два чулана, вновь подняться на один этаж, миновать заброшенный лекторий латинийского права, и снова свернуть…

Без сомнения, это была самая уютная крыша во всей Аретьюзе. Прикрытая сверху куполом теологической кафедры, а с боков – мощными контрфорсами кампуса, она являла собой практически отгороженную от всего мира площадку, пусть и совсем небольшую, едва ли в двести квадратных футов [160] . Но каждый ее фут, покрытый ржавой жестью и расколотой черепицей, был их с Кин личным достоянием – а это многого стоило.

– Лингвистический драмкружок. Линейная драка. Линчованная драпировка.

Ринриетта покосилась в сторону Кин. Та самозабвенно бормотала бессмыслицу, развалившись на старом диване и болтая в воздухе ногами. Солнечная слепота еще не совсем прошла, поэтому Ринриетте показалось, что по плечам Кин рассыпаны солнечные лучи, потерявшие вдруг свою безжалостную прямолинейность, закрутившиеся в спирали и обратившиеся смешными всклокоченными сполохами света. Впрочем, это было не совсем иллюзией. Ринриетта знала, что даже когда солнце зайдет, волосы Кин лишь немного побледнеют.

Ринриетта с удовольствием бы дернула за прядку, чтобы проверить это, но сейчас ей не хотелось вставать. Поэтому она пробормотала с напускной строгостью:

– Не пойму, о чем ты болтаешь, Кин. В этом есть какой-то смысл?

– Какая же ты ворчунья, Рин! Это написано на нашем диване. Глянь.

Ринриетта со вздохом приняла сидячее положение. Диван, на котором расположились они с Кин, был не просто диваном. Похожий на древнее чудище из сумрачных глубин Марева, скрипучий, с лопнувшими пружинами, потерявший половину обивки, он не просто был единственным предметом меблировки крыши кафедры философии и их с Кин гордостью, он был и охотничьим трофеем.

Диван этот они обнаружили случайно, в одном из старых коридоров университета, где он стоял, брошенный и забытый, подобно никчемному музейному экспонату. Идея поднять его на крышу, в их тайное убежище, была столь же глупа, сколь и соблазнительна. Устоять перед ней они не смогли. С них сошло семь потов, прежде чем дерзкий замысел удалось реализовать. Они с Кин потратили почти весь день, втаскивая его на крышу кафедры философии, но от своего не отступались. Лучшие студентки Аретьюзы никогда не отступаются перед сложностями – на то они и лучшие студентки.