Шрифт:
Каждый волосок на моем теле топорщится из-за воспоминаний и той боли, которую они причиняют. Я наклоняю голову к груди, сглатывая слезы, бегущие по губам. Я пытаюсь сделать глубокий вдох, но получаются лишь короткие всхлипы. И я утешаю себя тем, что вообще могу дышать, хотя боль так велика, что лучше бы и не дышать вовсе.
— Я помню, как орал на нее, говорил, что никогда не изменю ей, что все, что я делаю, это для нее и ребенка. В ее словах было столько яда. Мы дрались раньше, но она никогда не пыталась унизить меня до глубины души. Когда я убедил ее, что у меня нет ни с кем романа, она заявила, что спала с Эйденом последние восемь месяцев.
Ее слова эхом проносятся у меня в голове.
— Она сказала, что, раз меня все время не было дома, она нашла отличного парня, чтобы потрахаться. Этим парнем оказался Эйден и секс с ним вышел отличным.
Маккензи прижимает обе руки ко рту, сдерживая всхлипы:
— О, Боже, нет!
Я киваю, закусив нижнюю губу. Как же тяжко. Боль сильнее по сравнению с разрывающим грудную клетку надрывом. Я закрываю глаза, вновь переживая тот вечер:
— Мы так орали друг на друга, отбросив всяческие приличия, что я и не заметил, когда нас вынесло на встречную полосу. Асфальт был совершенно скользким после дождя. Очнулся я только когда раздался гудок грузовика, летящего на встречу.
Образы той ночи с ужасающей реалистичностью проносятся перед глазами. Визг шин. Крики Ребекки. А потом — чернота.
— Меня занесло, — восклицаю я, — и я потерял контроль. Это последнее, что я помню до того, как пришел в себя. Огни вспыхивали вокруг меня. Ужасный надсадный рев сирены пронзил мои уши. Врач пыталась разговаривать со мной, но я ничего не слышал. Все, что меня волновало на тот момент, это Ребекка и ребенок. Я повернул голову и увидел ее рядом в кресле без сознания. Я орал на врачей, чтобы забыли обо мне и сосредоточили все внимание на ней, — я начинаю раскачиваться взад и вперед. Воспоминания не дают спокойно усидеть на месте.
Маккензи сидит словно парализованная. В шоке после моих слов, если я верно вижу через свои залитые слезами глаза.
— Дальше нас отвезли в травмпункт, где моя милая маленькая девочка вошла в этот мир. Но вместо того, чтобы радоваться ее рождению, мне пришлось скорбеть о ней из-за ее смерти.
Каждое произнесенное слово, словно ножом разрезает грудь, бередя старые раны. Я пытаюсь стереть тыльной стороной ладони слезы с лица. Достоинство кончилось напрочь. Я не могу смотреть на Маккензи. Даже если бы и смог, то не разгляжу её за потоком льющихся слез. Мое тело сотрясают рыдания, рвущиеся из моей груди. Моя сладкая девочка ушла из-за меня. Маккензи кладет руку мне на ладонь. Я поворачиваю ладонь вверх, переплетая наши пальцы. Ее прикосновение должно было успокоить меня, но в том состоянии горя и отчаяния, в котором я сейчас нахожусь, успокоиться крайне сложно.
— Они вручили мне ее бездыханное тельце. Она была завернута в какое-то розовое одеяльце. Она была такой крошечной. Такой красивой. Я помню, как держал ее на руках в первый и в последний раз. Она была настолько беленькой, что даже видны были залысины. Ее маленькие глазки были закрыты. Казалось, она просто спит, — я задыхаюсь от горя при воспоминании образа моей девочки у себя в голове. — Она была маленьким ангелом, посланным специально для меня, с такими совершенными ручками и ножками. И я убил ее.
— Это все твоя вина! Ты убил ее! Меня тошнит от тебя! Я ненавижу тебя! Ты убил нашего ребенка, ублюдок! Ты ничем не лучше своего отца! — слова Ребекки сворачивают кровь до сих пор.
— Я не видел ничего вокруг, кроме маленькой девочки у себя на руках. Мир обезумел вокруг меня, но это не имело никакого значения. Там были только я и Отэм. Я смутно помню, но, кажется, Ребекка орала медсестре, чтобы она забрала у меня ребенка, что я не заслуживаю даже прикасаться к ней, не то, что держать. Когда, наконец, медсестра забрала ее из моих рук, я рассыпался по полу лужей слез. Все мои надежды и мечты рухнули вместе с той маленькой девочкой и некого было винить, кроме себя.
Горе застревает в горле, душа меня, мешая мне дышать.
— Это должен был быть я, Микки, — хриплю я, почти свернувшись в кокон в агонии. Кулаки врезаются в матрас. Ненависть к себе обрушивается на меня. — Я должен был умереть в ту ночь, не она. Это я был тем, кто выпил и не обращал внимания на дорогу. Я проведу остаток своей жалкой жизни, пытаясь сделать что-то хорошее, но правда в том, что я почти ничего не могу сделать. Ничего не могу, чтобы вернуть мою девочку к жизни, — я останавливаюсь. Легкие растягиваются под глубокий всхлип и становится нечем дышать.
Маккензи порывисто обнимает меня, утягивая в свои теплые объятия.
— Ты не можешь винить себя за это, Энди, — я хочу успокоить ее, но не могу позволить. Она должна возненавидеть меня. Я заслуживаю ее ненависть. Я и сам ненавижу то чудовище, которым я был.
Я вскакиваю с кровати, стараясь держаться подальше от нее.
— Разве ты не видишь? — я машу руками в воздухе, переходя на крик. — Я не заслуживаю твоей симпатии. Я убил свою дочь. И если бы не мой отец, я бы сейчас, наверное, сидел в тюрьме, — ногтями я скреб себе кожу.