Столовая Кингсли была освещена десятками свечей и мерцающим светом от камина. Сорен был там. Еда была там. Но все, что она могла видеть, это белую коробку, которая стояла рядом с ее тарелкой.

Пока она смотрела на коробку, Сорен подошел к ней сзади, поцеловал ее спину и шею и опустил застежку на платье.

– Ого, что происходит? Мы не будем ужинать?

– Будем.

– И вы снимаете мое платье, потому что...?

– Я хочу видеть тебя обнаженной, - произнес он, словно этот ответ был наиболее очевидным во всем мире, таким очевидным, что ей даже не следовало задавать вопрос.

– Это обнаженный ужин?

– Для тебя, Малышка. Я останусь в одежде.

Сорен начал стягивать бретельки ее платья, и Элеонор замерла. Он остановился.

– Что-то не так?

– Нет. Ничего. Кроме того, что вы заставляете меня ужинать абсолютно голой.

– Это доставляет тебе неудобство?

– Невероятно неудобно.

– Понятно, - сказал он и продолжил опускать бретельки ее платья.

– Но мы все равно это сделаем?

– Элеонор, - начал Сорен, повернув ее к себе лицом.
– Сегодня для нас особенная ночь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы начать обучение тому, чего я ожидаю от тебя, если мы собираемся быть вместе. Так все и будет, если ты будешь принадлежать мне. Я буду владеть тобой. Это не метафора или романтическая гипербола. Это констатация факта. Я могу снять с тебя одежду в любое время и где захочу. Обнажение должно сопровождаться минимальными объяснениями или предупреждениями, как и снятие моей колоратки. Я делаю это, когда мне хочется и ни по какой другой причине.

– Да, сэр.
– Она нервно сжала ладони в кулаки, стоя в центре столовой, освещенной свечами, и позволяя Сорену раздевать ее. Она чувствовала себя нелепо, стоя обнаженной с собранными в замысловатую прическу волосами и в туфлях на высоком каблуке. Сорен не прикасался к ней, только стянул трусики по ее ногам. Он положил платье и нижнее белье на спинку оттоманки, которая стояла рядом с камином.

Он отодвинул для нее стул, и она села, вздрогнув, когда ее обнаженная кожа соприкоснулась с холодным деревом.

Сорен взял белую коробку и вложил ей в руки.

– Что это?
– спросила она, рассматривая элегантную черно-белую обертку.

– Открой.

Элеонор осторожно развязала черную ленту и разорвала белую бумагу. Она подняла крышку и уставилась на предмет в коробке. Значит, Кингсли не шутил, не преувеличивал, не пытался разозлить ее в прошлом году, во время их первой совместной поездки в «Роллс-Ройсе».

– Нравится?
– спросил Сорен.

Элеонор ответила одним словом:

– Гав.

Сорен усмехнулся, взял белый кожаный ошейник и расстегнул его.

– Собачий ошейник?

– Ошейник рабыни. Ты принадлежишь мне всегда, где бы мы ни были и что бы ни делали. Но когда я надену на тебя ошейник, ты должна понимать, что полностью отдаешь мне свое послушание и безраздельное внимание. Пока ты в ошейнике, ты будешь обращаться ко мне «сэр», и никак иначе.

– Он белый.
– Она посмотрела на него.

– Интересно почему.

– Понимаете, носить собачий ошейник... ошейник рабыни, - исправилась она, - немного унизительно.

– И именно поэтому я хочу, чтобы ты его носила.

Она рассматривала ошейник в руках.

– А ваш ошейник унизителен, сэр?

– Да, - односложно ответил он. Не такого ответа она ожидала, но поняла его. Он обернул ошейник вокруг ее шеи и застегнул его маленьким серебряным замочком.

– Не переживай, у меня есть ключ, - заверил он.
– Единственный ключ.

– Хорошо.

– Слишком туго?

Она с легкостью сглотнула, с легкостью дышала.

– Нет.

Сорен сел на стул рядом с ней.

– Малышка, ты улыбаешься.

– Я абсолютно голая и на мне собачий ошейник, сэр. Тут нужно или плакать, или смеяться.

– Оба варианта приемлемы. Что ты чувствуешь?

– Я не знаю.
– Она посмотрела на него. Да, она улыбалась, но сквозь слезы.
– Не могу сказать, счастлива я или несчастна.

– Подходящая реакция, - одобрил он и легонько прикоснулся к ее подбородку.

Вернувшись к еде, она потянулась за вилкой, но Сорен щелкнул пальцами. Она остановилась и медленно опустила руки на колени.

– Ты делаешь все только по моему разрешению.

– Да, сэр.

Он взял клубнику, красную и влажную, и поднес к ее губам.

– Ешь, - приказал он.

Она открыла рот и позволила ему положить клубнику на язык. Ее щеки сводило от сладости ягоды. Она проглотила ее, потому что знала, он хотел этого.

– Тебе удобно?
– поинтересовался он, поднося ей ложку какого-то чудесного супа в тарелке. Она наслаждалась бы им, даже если бы на ее языке был пепел.

– Неудобно. Странно. Я чувствую себя странно.