С этим надо жить легко,

Даже если в лёгких тяжко.

Не жажду, чтобы опустился нож

И полыхнуло пламенем чистилищным,

Но, право, не пойму: чего Ты ждёшь

С таким терпеньем, кротостью и силищей?

Какой сюжет ещё нам разыграть,

Кого начать взрывать или клонировать,

Какую рать в Чечне утрамбовать,

Какой инцест повальный распланировать,

Чтоб молвил Ты: «Ребята, полный бред!

Спасти театр может только молния.

Кончаю постановку, гасим свет,

Финита вита, чаша переполнена».

Но, вглядываясь в зала полутьму,

Где ложи табаком Твоим пропитаны,

Я думаю: Ты стерпишь и чуму,

И реалити-шоу с трансвеститами –

Последней каплей будут не они,

А сущая фиговина, наверное:

В сельпо старуху, скажем, обхамит

Кассирша под Сысертью или Плевною,

Та ей ответит, загудит галдёж —

До тошноты привычная история,

Но в этот миг Ты с тормозов сойдёшь

И овладеть Собой не сможешь более:

Падёт огонь, взовьётся океан,

Восстанут мертвецы Твоим велением,

И – в общём, всё, что видел Иоанн,

Обломится в какое-то мгновение.

…Терпи века кровавые, пока

Последний дьякон не устал псалмы плести.

Тебе для гнева хватит пустяка,

А ужас Ты любой сумеешь вынести.

крошево, марево, курево, морево.

режет подошвы родная юдоль.

здесь только музыка обезболивает

(всё остальное приносит боль).

ставит укол, чтоб за час не оттаяло,

плотно бинтует меня на весу,

полно, хохочет, очнёшься в Италии,

в дудочке пить я тебе принесу.

сход и развал заслоняет ладонями,

венцев утешных по вене гоня…

только без палева присное порево

даже во сне догоняет меня,

через наркозы пробившись дрезинами,

перебивает вивальдьевский лёд.

в пятнах родимых челяба бензинная

рэпом из ВАЗов пролётных зовёт.

вот она, близь моя, милая мресь моя,

синих мизаров лощёная слизь.

где хлороформа на всё это месиво

дудочке-дурочке впрок напастись?

Прижимаясь к тебе, вижу города, которые не увижу:

Улицы, набережные, скверы, скамейки.

Успеть бы туда добраться, почти добрался,

Проливаюсь в тебя – и можно уже не ехать.

Ты моложе, и скорее всего успеешь.

Расскажи мне о них заранее, слов не тратя.

В трещинах твоих губ – детали карты:

Линии улиц, стрелки путей трамвайных.

Олд таун, бугристые стены, булыжная мостовая.

Солнце слепит, чайка взлетает с дорожного знака.

В узкой белёной комнате на улице Дольна Брама

С настенной фигурки Христа облезает лак.

Двигайся в такт мне, не говори, что и ты никогда не узнаешь

Ниигаты, Триеста, Глазго, Дарвина, Кларенвилла.

Утешь меня, что успею всюду, что уже успеваю,

Обнимая тебя крепко, до судорог в шее.

Что с этой минуты умру, не теряя

Мёртвой пчелы на предгрозовом лугу под Алкмаром,

Мандариновой корки на пляже в Краби,

Мелкого авторемонта по дороге в Палмер.

Никто никуда не успеет, никто ничего не увидит.

Ветер швыряет чайку обратно, о дорожный знак ударяя.

Никому никуда не нужно.

Если заплачешь, значит, не можешь вспомнить:

Мы так страшно друг друга сжимали,

Что теперь не поймём и сами,

Иерусалим это был

Или Гаага.

Строго, трудно с меня спроси.

В каждую мелочь ткни.

Позабытое сотряси,

Вывеси, разверни.

Брось попытку свести края,

Кротость оставь свою.

Господи! Не прощай мне: я

Ведаю, что творю.

Воротнин Юрий Иванович.

Родился 21 января 1956 года в посёлке Пирово Тульской области.