выходя из квартиры твердит иншалла

и тяжелые кубки вздымает за дам

бычьи кости сметая к чертям со стола

девонширский шериф ноттингемский шериф

в золотистых камзолах и красных чулках

а в глазах у них мазари-шариф

головы отрезанные в руках

Пленочка мотается назад,

вот уже и мертвые встают.

Вот и за столом они сидят

и в бутылку беленькую льют.

Чудо происходит на глазах:

мимо им ни капли не пролить.

Чудо, а не слезы на глазах.

Слез не будет, лишь вода и спирт.

Вот идет по городу отец,

постепенно делаясь как сын,

и за маем высится апрель,

будто дом, восставший из руин.

Ад не без добрых людей, говорят.

Как же без них? Ведь совсем был бы ад.

Добрые люди гуляют в аду

гордо, свободно, у злых на виду.

Добрые люди придут на подмогу,

добрые люди покажут дорогу

к чанам, кальдерам с кипящей смолой.

Сгнившую ногу отрежут пилой.

Добрые люди помогут со справкой

и пособят с сигаретами, травкой.

В пекле и в пепле, в гное и смраде

добрые люди всегда при параде.

Брюки с иголочки, розы в петлице,

невозмутимые светлые лица.

В черной пещере, у мертвой реки —

всюду одни добряки, добряки.

Бывает, подумаешь – что за дела?

Я что тут, один – воплощение зла?

оужас ужасу не брат

хотя на слух они сродни

но слух обманный аппарат

он как болотные огни

оужас житель тех болот

имеет в них свою нору

с утра багульник соберет

и сдаст в аптеку ввечеру

чем в наши дни живет литва

вы спрашивали ономнясь

литву питает трын-трава

а той травы оужас князь

с транзистором по кличке вэф

обходит он свой малый лен

кукушкин лен и львиный зев

ему легко сдаются в плен

на стогнах сфагновых за днем

проходит день как белый слон

и ужас из-за темных крон

глядит завистливый как гном

до чего очевидно что все мы татары

мы выходим из тартара вверх по тропе

из мужского щитовника черного яра

треугольный паек прижимая к себе

очевидно что каждый из этих деревьев

безлошадных джигитов в зеленой парче

может запросто с места взлететь как нуреев

и сгореть как дасаев в небесном мяче

все ячейки простукав на глупом вокзале

мы отыщем одну потаенную дверь

и достанем колеса до самой казани

и войдем в них как лошади входят в идель

Направо арка, семь колонн

и храм неведомого бога,

а мимо клетчатый пижон

ведет коричневого дога –

того же, что он вел вчера,

стесняясь признаков одышки.

Вокруг шумела агора,

везли товарные излишки.

Кожевники и шулера

судили старого нахала,

которому позавчера

вся площадь истово внимала.

И вот из амфоры в ритон

уж льют раствор болиголова.

В оливах прячется притон,

живые тащат неживого.

«Ах, эти местные дела!»

Пижон, покуривая пенку,

глядит на крепкие тела.

Скотина писает на стенку.

Пора собаке дать пинка,

в пакетик подобрать какашки

и через средние века

дойти до дома в три затяжки.

Такова душа москвича:

влюбчива в города

где угодно осталась бы навсегда

Приезжаешь в Саратов – хочется жить в Саратове

Приезжаешь в Казань – хочется жить в Казани

Приезжаешь в Елабугу – хочется жить в Елабуге

Гулять по улицам

жонглируя разноцветными домиками