Кто не слушал – больше не услышит,

Кто не умер – больше не умрёт.

На каких мы выросли заквасках!

Как дышали дивною волшбой!

Укатили сказки на салазках

И забрали бабушку с собой.

Я с тревогой памяти внимаю,

Санный след, как ленточку тяну,

Жизнь прожил, а всё не понимаю,

Что я жизнь обратно не верну.

Утомились реки от движенья,

Наплывает в зеркало слюда,

И ещё живые отраженья

Прибирает мёртвая вода.

Опять в полях зазеленела озимь,

И воздух утром звонок, как хрусталь,

По всем приметам наступила осень,

А осенью всегда кого-то жаль.

Мне жаль себя за то, что ветер сучий

И днём и ночью воет в голове,

За то, что жизнь моя всего лишь случай,

И это страшно осенью вдвойне.

Мне жаль друзей и жаль врагов несметных,

И листья жаль, вот-вот и полетят,

И я прощаю смертных и бессмертных,

И сам надеюсь, что меня простят.

Караулов Игорь Александрович, родился в 1966 году в городе Москве, где проживает и по сей день. Окончил МГУ (географический факультет). Автор четырех поэтических книг: «Перепад напряжения» (2003), «Продавцы пряностей» (2006), «Упорство маньяка» (2010), «Конец ночи» (2017). Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «Новый берег», «ШО», «Воздух», «Бельские просторы», «Критическая масса», «Этажи» и др. Участник поэтической программы Венецианской биеннале (2009). Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011). Победитель Волошинского литературного конкурса (2017). В последние годы выступает в качестве публициста в газете «Известия», «Литературной газете», на сайтах «Свободная пресса», «Русская iдея» и АПН.

«Ты хочешь знать, что делал я на воле?»

спросил меня охранник в средней школе,

зауропод по кличке Заурбек,

исследователь древних гор и рек.

Я знать хочу, но до сих пор не знаю,

зато есть дырка в черепе сквозная.

Её давно мне высверлил вопрос

и жизнь мою на облачко унес.

И жизнь моя, пугливая как пелядь,

теряется, не знает, что ей делать

на этой воле, белой, ледяной

в разлуке с тем, что с нею было мной.

А я бреду, безвольный раб природы,

смеются надо мной зауроподы

и юные училки у доски

весь день играют с ними в ручейки.

Где тут русское поле?

Спросил – не показывают.

Тут одни только станции, склады, пакгаузы,

переходы, бетонные доты, бараки,

гаражи, осторожные злые собаки.

Где же русское поле, еще не открытое?

Не еще одно поле электромагнитное

и не шахматной досочки новое поле,

а такое… да знаете сами, какое.

Это русское поле, где нас закопают,

непролазного снега сезонная память,

сквозь которую мы прорастем и растаем

между старым Китаем и градом Китаем.

Иван погиб за красоту,

за правду лег Саид.

Они лежат с землей во рту,

один другому говорит:

– Ну ладно мы, понятно – мы,

наш путь был прям и сжат,

но эти, скорбные умы,

какого шута здесь лежат?

Другой неспешно отвечал:

– Вот этот, у стены,

права грошовые качал,

и не стерпели пацаны.

Вон тот делиться не хотел,

а эту рак увел.

А трое рядышком, вон те,

всю ночь глушили метанол.

Одних убил Афганистан,

других взяла Чечня.

Моли же, чтоб я перестал,

ведь это, в общем-то, фигня.

– Но что ж примером не-фигни

послужит, милый побратим?

– А то, что мы с тобой одни

на этих грядках говорим.

Они безгласны, каждый нем,

был шумен, но утих.

И мы легли сюда затем,

чтоб тут беседовать за них.

Но с ними вместе в полный рост,

разъяв свои гроба,

мы прорастем во весь погост,

едва послышится труба.

этот рыцарь по нашему ветеран

гимнастерка пенсия костыли

он слагает сирвенты зовется бертран

и кривые монеты считает в пыли

этот ричард по-нашему помнит зиндан