Моя прабабка, малограмотная, напуганная и уставшая, с двумя детьми, на третьи сутки ожидания и беспрерывного стояния в кассах полностью отчаялась. Не было еды и, самое страшное, не оставалось ни малейшей капли надежды. В какой-то момент ей стало абсолютно понятно, что в Тбилиси им не попасть никогда. Дорога до Каспийского моря тянулась на две тысячи километров по пустыне Каракумы, а потом надо было попасть на паром, который идет из Красноводска в Баку. На этом их маршрут не оканчивался – следовало преодолеть пятьсот километров по горам Кавказа до Тбилиси. Вера Ивановна рассказала о своих страхах и сомнениях дочери Валентине, и то, что дальше произошло, можно назвать чудом. Тогда юная Валя впервые в жизни проявила характер, тот самый характер, который сегодня знает вся наша семья. Она сказала: «Мама, ты чего сдалась-то. Иди к начальнику станции, начальникам всех проходящих поездов и умоляй их. Нам срочно надо отсюда уезжать!»

Не знаю точно, эти ли слова так повлияли на Веру Ивановну, или так сложились обстоятельства, но в тот же вечер они смогли сесть в проходивший товарный поезд и отправились на запад, в сторону Каракумов. Те, кто бывал в этой пустыне, знают, что дорога через нее малоинтересна. Когда-то я проехал все Каракумы на велосипеде и не понаслышке знаю, насколько труден путь через это пространство. Кроме нескольких городов в Узбекистане и двух-трех поселений в Туркмении, путников ожидало более двух тысяч километров безжизненной пустыни. Ни зелени, ни лесов, ни полей – ничего не встречается на пути. Товарняк с моей родней уныло плелся к морю. Двенадцать тяжелых дней длилась эта поездка. Война всё это время ощущалась только во встречных эшелонах с ранеными и обгоняющих их товарняк поездах, спешащих на фронт.

Когда прабабушка с девочками прибыли в захолустный городок Красноводск на Каспийском море, как раз отходил паром до Баку. Им повезло, и они успели на паром. Сегодня моя бабушка неохотно вспоминает об этом эпизоде своей жизни. Она говорит лишь, что ей было очень страшно, её постоянно мутило, ей хотелось есть и пить. Еще несколько дней понадобилось семье, чтобы добраться до Тбилиси.

В небольшом селе Кода в пригороде Тбилиси жить было гораздо спокойнее и приятнее, чем в Борском: дядька служил на аэродроме, тетка где-то работала, у Веры Ивановны был паек. Тем не менее во время войны каждый понимал, что он должен работать, это относилось и к моей бабушке. Тринадцатилетняя Валя устроилась на сельскую почту. Там она познакомилась с двадцатилетней жительницей села Татьяной. Татьяна была русская, но по какой-то причине судьба занесла ее в грузинскую деревню. Историю об этой удивительной девушке, чья судьба причудливо вплелась в жизнь Валентины, я расскажу чуть позже. Сейчас отмечу только показательный факт: несмотря на то, что на почте трудились всего две юные девушки без какой-либо охраны, они чувствовали себя в безопасности, не боялись за свои жизни в неспокойное военное время.

Сегодня, в современном ожесточенном мире, нас заставляют бояться друг друга. Нам буквально навязывают чувство страха – страха за свою безопасность, за жизни близких. В две тысячи семнадцатом году я со своей семьей посетил Коду. Так вот, о страхе мне рассказали жители села Кода летом две тысячи семнадцатого года, когда я решил отыскать дом бабушки Тани. Как мне рассказали ее родственники, к ним до вооруженного конфликта Грузии и Южной Осетии две тысячи восьмого года всегда приезжали гости из России. Их дом каждое лето был полон друзей и родни. Грузины очень гостеприимны, и неудивительно, что у них всегда много гостей. Когда мы нашли дом, в котором жили бабушка Таня, ее муж Миша, их сын Мита (кстати, это не грузинское имя, а сочетание первых двух букв имен родителей), его жена, три дочери и сын, они сначала очень растерялись. А потом… Потом надо было видеть радость хозяев дома, когда они поняли, что к ним нагрянули гости из России.

Они сказали нам: «Вы первые русские, которые переступили порог нашего дома с две тысячи восьмого года». Почему, спросите вы? Что же такого страшного произошло? Почему простые русские люди перестали приезжать в гости к простым грузинам? Ответ лежит на поверхности, и он очень прост. Это страх. Очередной причиной навязывания нам этого чувства оказался не вооруженный конфликт между Грузией и Южной Осетией. Этот конфликт был лишь поводом вложить в наши души страх. На первый взгляд, непонятно, в чем проблема российско-грузинских отношений. Ведь конфликт произошел между Грузией и Южной Осетией и длился всего пять дней (с восьмого по двенадцатое августа). Да, в этом конфликте были замешаны российские и грузинские войска. Да, в ходе конфликта погибло несколько сотен человек, и это весьма печально. Но, дорогие мои, причем тут простые россияне, которые теперь недолюбливают простых грузин?

А если принять во внимание две войны на территории Чечни в девяностых, то по этой же логике теперь простые русские люди должны, как минимум, перестать общаться с простыми чеченцами. Ведь в тех войнах наша страна потеряла тысячи солдат, тоже простых ребят, которые не понимали, за что воевали и за что умирали. Тогда российским политикам не надо было внушать страх перед чеченцами, ведь они свои, они наши. Другое дело грузины. Они теперь не свои. Они чужие. Так вот, видели бы вы глаза этих «чужих» грузин из обычной грузинской деревни. Видели бы их искренний восторг перед приехавшими к ним российскими гостями в тот жаркий августовский день. Знаете, тогда я понял, почему моя бабушка, будучи тринадцатилетней девочкой, не боялась работать в этой маленькой деревеньке, на этой почте. Трудясь почти круглосуточно, она не испытывала страха, потому что вокруг были свои – не важно, русские, грузины, туркмены, чеченцы или киргизы.

С тех пор прошло больше семидесяти лет, сейчас нам стали четко объяснять, кто есть «свои» (кстати, их год от года становится всё меньше) и кто «чужие». «Чужих» мы должны бояться и, самое малое, не общаться с ними. Каково же бывает удивление моих соотечественников, когда они встречаются с «чужими» и не видят в них «чужих», а встречая «своих», вдруг с ужасом понимают, что они не очень и «свои». И в этот момент приходит разочарование в словах и тезисах, записанных и когда-то аккуратно вложенных в наши мозги.

Давайте же вернемся в тысяча девятьсот сорок третий год. Моя семья оставалась в Коде вплоть до сорок четвёртого. Судя по рассказам моей бабушки Валентины Петровны – с вашего позволения, бабы Вали, – жили они неплохо. Единственное, что очень огорчало, – это редкие письма с фронта и томительная неизвестность. Девочки очень скучали по своему папе, который служил в далеком Мурманске. Весь год Вера Ивановна писала мужу письма, а маленький почтальон Валя их отправляла. Теперь они стали проситься к отцу Мурманск. Эти письма возымели действие, и осенью сорок четвертого года Пётр Данилович ненадолго приехал в отпуск. Сейчас мне трудно понять логику того времени, но прадед принял решение, которое во многом изменило судьбу семьи: он поддался на уговоры и решил перевезти жену и девочек в Мурманск. Не забывайте, в сорок четвёртом еще вовсю шла война. Город находился на военном положении. Мирному населению было запрещено перемещаться в зоны боевых действий без особого разрешения. Мои родные сильно рисковали. Как рассказывала бабушка, они скрывались от военных патрулей, прятались на третьих полках общих вагонов. Пассажирские поезда шли очень медленно, и дорога до Мурманска заняла больше месяца. К их поезду было прицеплено несколько открытых платформ с зенитками, на которых постоянно дежурили солдаты. К счастью, осенью тысяча девятьсот сорок четвёртого года немцам было уже не до обстрела товарняков, уныло ползущих по пустыне Туркменистана, бескрайним степям Казахстана и лесам Центральной русской возвышенности. Когда поезд прибыл в Мурманск, или, вернее сказать, туда, где когда-то был город, шел октябрь сорок четвёртого года. В эти дни части Красной армии и Северного флота перешли в наступление и в двадцатых числах октября были на границе Финляндии и Норвегии. Для мурманчан наступило долгожданное затишье.