Можно понять и Батурина – стар, медлителен, общественный работник; а тут, понимаешь ли, хотят его заставить работать.

Придет ли когда-нибудь время, когда все будет по-другому?

В конце лета приближался мой отпуск.

Вчера я отправился покупать билет в Краснодар. Было ясное, резкое утро с голубым небом и полупрозрачными облачками; я оказался у трансагентства до его открытия, и скоро уже купил билет, именно на тот рейс, на который хотел. Пошел домой через продовольственный магазин. Во мне бурлила, клокотала, взлетала фонтанами радость: предвкушение поездки, покупка билета – даже лучше, чем сама поездка. Это было счастливое утро, оно несколько напоминало, кстати, Краснодарские утра первой осени. Ясно и пронзительно прохладно. Фонтаны радости во мне напомнили книги, где утверждалось, что радость тоже вредна. «Так зачем тогда жить, если не радоваться!» – вслух сказал я на пустынном тротуаре и дал волю радости. Я купил в магазине печенье, морковку, свеклу и шел домой, медленно, наслаждаясь ясным счастливым утром. Может быть, пойти побродить, удлинить дорогу? Но что-то говорило мне, что путь будет радостным и счастливым, когда длительность его окажется естественной. Может быть, так и жизнь?

Когда ждали во Внуково, (самолет запоздал на два часа), ходили с Инной и Аннушкой в «лес» – кипу деревьев недалеко от аэропорта. А в самолете мы сидели на самых первых местах, спиной к движению; и я поразился, так круто шел вверх самолет, я видел землю в несколько окон. Потом желание чтобы скорее кончился полет, подавляемое беспокойство. Мы вышли на Кубанское водохранилище, летели над ним; затем развернулись, все внизу зелено-желтое. Я видел некрасивые отмели, наблюдал Гидрострой, потом Пашковку. Сели, и мы с Аннушкой вышли первые, нас ждали мама и Вера; мама седенькая, в сером плаще, в белых чоботах. Я бегал, пытался позвонить Инне, и маме, кажется, это, или что-то еще не нравилось. Тепло, дымка. Аннушка в полете вдруг спросила: «Мы не упадем?» – уже понимает.

На второй день моего прибытия в Краснодар, пришел отец, выпили пива, он рассказывал, как ездил в Бурятию добывать золото. Потом стал звать с собой, я махнул рукой, пошли к нему, пили коньяк, а за окном лил теплый южный дождь, шумно падал на землю. Я спросил у отца, не может ли он помочь, сделать для мамы трубы, чтобы высовывались из балкона, на них мама будет вешать белье после стирки; а трубы, сказал я, нужны дюймовые. Отец отреагировал немедленно:

–Ха! – сказал он. – Дюймовые! Дюймовые! Хорошо, попробуем. Откуда ты взял эти дюймовые?

–Прочитал в справочнике.

–Ну, что ж, пусть будут дюймовые.

Я собираюсь на море, поеду на автобусе, продолжается жаркий день, от жары окно занавешено ковром; Антонов напевает где-то, и мне как-то тоскливо. Еду на море один, билет взят неожиданно. Анечка еще покашливает, не хочется бросать ее, пока не совсем долечена. Но скоро уже уезжает Вера, и я не хочу оставлять малышку вдвоем с мамой. Еду дней на пять, в Геленджик – новое место, и тревожно слегка, жаль, что не с Инной едем, ее отпуск не совпал по графику с моим.

Я совсем замучился с Аннушкой, и мама тоже, душераздирающий кашель по ночам: я приходил в отчаяние. Первые три дня мы еще ходили на Старую Кубань, загорали, бегали босиком по песку, заходили в воду; все это ей очень нравилось. Но вот все пришлось прекратить – кашель стал жутким; врач прописал пенициллин, теперь каждый день мы идем к медсестре. Когда подходим ближе к знакомому месту, Анна понимает – мы идем на укол, и начинает громко плакать, я утешаю ее, говорю: «Ничего – это не больно, ты просто сама себе внушила». Вот медсестра делает ей укол, и тотчас настроение Анны резко меняется – человек полностью счастлив, всхлипывания прекращаются, улыбка на лице, она взглядывает на тебя. Теперь можно делать все, что хочешь.

Мама пошла гулять с Анной, и я впервые остался один в квартире; солнце за окном палит, кожа слегка обожжена. Я еще покашливаю, песочек в груди, так и поеду завтра.

Пришла Вера, и принесла арбуз. Я читал старый мамин дневник, обо мне.

Утром я приехал на автовокзал, с целью сесть на автобус Краснодар – Геленджик. Сначала объявили, что будет задержка, затем через полчаса последовало разъяснение: «В связи с неприбытием автобуса пассажирам переоформлять билеты в бу-бу-бу-бу.» Последующие слова я не разобрал, хотя повторили дважды; я оббежал пару раз вокруг вокзала, увидел справочное бюро, там меня послали в пятую кассу. Пока нашел, оказался в конце возмущающейся очереди. «Билетов на Геленджик нет!» – кричала кассирша. «Безобразие! Вы обязаны обеспечить! Такое бывает только в Краснодаре!» – кричали пассажиры. Наиболее активные побежали к начальнику вокзала, тот куда-то исчез, что касается диспетчера, то он сказал, что нас будут сажать на проходящие автобусы. Итак, волей-неволей все примолкли. По нескольку человек нас сажали на проходящие, наконец, нас осталось четверо, а автобусы теперь ожидались только во второй половине дня. Нас стал подбивать ехать частник, сперва просил по пятнадцать рублей, но время тянулось так долго, что он сбавил сначала до двенадцати, и наконец до десяти.

И вот поехали в Геленджик на «Жигулях». Водитель – здоровенный, говорил – агроном из Анапы, едет со свадьбы из Майкопа; и всё-таки было видно, что извозом занимается профессионально; машина – стекло треснутое, ручки все обмотаны изолентой, а мотор тянет великолепно. Домчались быстро.

Я лежу под соснами над морем. В первый вечер у моря: я был один и не там; стремился в старые, знакомые места, но не попал туда. Утешал себя: в конце концов – и это море, один из его языков, Геленджикская бухта; но утешение было слабым. Так можно сказать, что в любом месте нас овевает один и тот же воздушный океан.

Ходил по пансионату и думал: здесь недавно были мама и Вера, казалось, что нечто осталось от их присутствия, даже не в воздухе, а в эфире. А когда ходил вчера по набережной и улочкам Геленджика, за обликом этого городка вставал Адлер, мы с Инной.

Кафе «Светлячок». В глубокой тарелке лежат потрескавшиеся яйца, густо облепленные мухами; принесли котел с чем-то огнедышаще-ржавым, как магма – это борщ. Раздается грохот: мойщица уронила поднос грязных тарелок, посмеивается. Столы, естественно, грязные; рыба черная. В очереди двое толстых мужчин с тощими женами, и один тощий, с толстой женой.