Если исходить при анализе рассказа Г. из традиции мотивного анализа художественного текста, то сразу напрашивается интерпретация: у Г. в прошлом была какая-то серьезная травма (тяжелый перелом или что-то подобное у самого Г. или у кого-то из значимых фигур из его окружения). Но в художественном тексте персонаж, наделенный по воле автора речевыми характеристиками, подобными тем, что использует в спонтанных устных текстах испытуемый Г., вполне вероятно, был бы впоследствии мотивирован какими-то предшествующими событиями, поскольку в художественном тексте обычно существует некоторая логика композиции. Однако спонтанный текст гораздо менее логичен, чем художественный: после расспросов самого Г. и его близких выясняется, что такая травма не обнаруживается.

Целый ряд вновь полученных спонтанных текстов Г. был специально исследован в отношении интересующего нас повтора. Анализ показал, что система микросюжетов и метафор остается неизменной от текста к тексту. Сюжеты же спонтанных текстов постоянно имели своей развязкой «винтовой перелом»: какую-либо физическую травму у одного из персонажей повествования. Надо заметить, что в развернутых историях, рассказываемых, так сказать, осознанно, сюжет физической травмы не всегда был представлен собственно переломом. Иногда он редуцировался до падения, ушиба, вот такого фингала, в нескольких случаях заменялся «синонимической» травмой: порезом, ударом тока. В системе же микросюжетов и метафор редукций и «синонимических» подмен не происходило, в ней стоял хруст и ломались кости – как куриные ножки, разумеется.

Следующим этапом процедуры является уточнение исходной гипотезы за счет расширения контекстов. В полученных спонтанных текстах была проанализирована атрибуция «винтовых переломов». Оказалось, что заметным атрибутивным признаком данного повтора является следующее: «винтовой перелом» – всегда принадлежность не-меня: травма никогда не оказывается атрибутом говорящего, то есть самого Г.

Для проверки новой гипотезы Г. было предложено поговорить на тему, исключавшую появление в сюжете других персонажей (расскажи, что ты делаешь, когда бываешь совсем один). Как и ожидалось, никаких сюжетов с травмами не последовало; не возникло и «костяных» метафор. «Нулевой» атрибут нуждается в подтверждении повтором точно так же, как и «ненулевой». Поэтому были предприняты попытки спровоцировать Г. на новые рассказы, структура которых не допускала бы иных фигур, кроме авторской. В результате был получен рассказ об одинокой лыжной прогулке, где не было никаких попыток сползания к сюжету физической травмы, хотя тема этому не препятствовала, и рассказ о необыкновенных кулинарных умениях Г., проявлявшихся исключительно в одиночестве. Впрочем, последний рассказ закончился неожиданным «эпилогом»: Г. пообещал уточнить рецепт одного из кушаний и, будучи человеком обязательным, позвонил заполночь, сообщил о пропорциях молока и масла, после чего добавил, что уточнял этот рецепт у своей квартирной хозяйки, к которой специально заезжал в больницу, так как она поскользнулась и сломала себе ребро. В результате этого этапа процедуры был выявлен нулевой повтор – оппозиция к ненулевому повтору: определено свойство (его можно обозначить несколько неуклюжим метавыражением *быть мной), сцепленное с отсутствием исследуемого повтора.

Параллельно этому следовало выяснить, с какими свойствами персонажей было сцеплено наличие свойства «получать травму». Одно из них (*быть не-мной) явствовало уже из полученной и подтвержденной оппозиции: это было безусловно необходимое свойство. Но утверждать, что это свойство являлось одновременно и достаточным, не было оснований.

Теперь следовало найти у персонажей, обладающих качеством «получать травму», некоторое общее для всех них свойство или набор свойств. Сюжетные функции персонажей, фигурировавших в различных рассказах Г., были разнообразны и не походили друг на друга: среди героев рассказов, получавших в процессе повествования травму, были и центральные, и маргинальные, мужчины и женщины, вызывавшие и не вызывавшие симпатии автора. В порядке самонаблюдения заметим, что одной из рабочих гипотез в отношении этих персонажей было предположение, что травма – это следствие какой-либо их вины, однако найти эту вину в текстах Г. не удавалось. Ключом к дешифровке послужил рассказ о собаке.

Г. был владельцем маленького таксика. Этот таксик ни разу не фигурировал в рассказах Г., был только упомянут, – животные как персонажи почти не встречались в текстах Г., и поэтому в процессе анализа вообще не рассматривались. В новой истории рассказывалось о прогулке с таксиком и о большом псе, который смотрел с балкона и которого нечего в такую гололедицу на улицу выпускать, потому что большие собаки как люди – упадут, поломают лапы, а потом лечи их. В связи с этим нелепым [2] высказыванием возникла гипотеза, что «перелом» в рассказах Г. – это атрибут пугающей фигуры. Действительно, травмы преследовали руководителя похода, чайника – каратиста, огромного мужика, властную квартирную хозяйку, знакомого серьезного братка, владельца крутого автосервиса, и вот теперь потенциальной жертвой перелома оказывался большой пес, потенциально опасный для таксика.

Эту, теперь уже окончательную гипотезу, следовало подтвердить рядом новых повторов. После дополнительных расспросов Г. рассказал о любимой девушке, которая полностью эмоционально от него зависит (0 переломов), о ее маме и бабушке, которые любят Г., но немного побаиваются, типа стесняются (0 переломов), о знакомом боксере с громовым голосом, в два центнера весом и с носом, сломанным в двух местах, и, наконец, в последнюю очередь, о собственной матери, которая только на вид такая рослая, огромная, а на самом деле без меня ничего решить как бы не может, беспомощная совсем и тихая (0 переломов). Возможно, что здесь также присутствует оппозиция громкий-тихий (громко лающий пес – тихий таксик, тихая любимая девушка, боксер с громовым голосом – тихая мать), но эту оппозицию я не проверяла с помощью описанной процедуры, и поэтому она остается в ранге исходной гипотезы.

Итак, процедура создания исходной гипотезы, ее уточнения и верификации свелась к следующим этапам: выявление ряда повторов – метаописание микросюжета с заполнением опущенных компонентов – затем выстраивание двух рядов повторов: первого, удовлетворяющего требованиям метаописания, и второго, являющего собой оппозицию к первому ряду. Верификация производилась на каждом этапе, каждый раз с помощью новых, не вошедших в построение гипотезы спонтанных текстов. Постоянно используемым инструментом при этом являлось последовательное расширение контекстов и манипулирование с выбором темы для спонтанного текста: от ряда свободных выборов тем – к таким темам, в которые трудно было вписать исследуемый повтор. Полезным эвристическим моментом было обнаружение странного, нелепого высказывания, содержащего повтор (предположительно здесь имела место потребность ввести в текст повтор несмотря ни на что – пусть даже вопреки здравому смыслу).

Такой путь выявления повторов имеет достаточно четкие количественные и качественные критерии достоверности:

• если исходная гипотеза строится на базе всего двух повторов, она является менее весомой, чем гипотеза, построенная на семи-восьми повторах;

• до тех пор, пока не создана оппозиция к повторам, гипотеза не может считаться доказанной, и в то же время большое количество зафиксированных повторов даже без выстроенной оппозиции может рассматриваться как база для предположений и последующих ожиданий.