Рассмотрим текст Г. еще раз, подчеркивая и расшифровывая в скобках указанный тип повтора.

Там болотце такое, и деревья как скелеты…(здесь нет действия и, соответственно, отсутствует агенс – тот, кто действие совершает) Там один прыгнул (прыгнул один кто? Агенс наличествует, но не определен), и вдруг как хрустнет (кто\что совершает «акт хрустения?» Агенса нет «по грамматическим причинам»: предложение, на уровне поверхностного синтаксиса, безличное, то есть в его структуре отсутствует место для агенса). Думаю (агенс Я пропущен, хотя и восстанавливается по контексту): лыжа у него или нога?… А он отламывает ветку, прямо как куриную ножку… А там речка незамерзающая (см. комментарий к первому предложению), и кирпичей в шеверу натыкано, туда если ногой попасть – хряп, и ноге конец…(снова безличная конструкция – см. выше – повторенная трижды). Этот чайник, он крепление сломал, полез пальцем – и палец как куриную ножку (неполное предложение, агенс восстанавливается из контекста, но не обозначен), ну не сломал, но мог бы…

Итак, короткий текст почти целиком состоит из неагенсных конструкций, то есть таких, в которых субъект действия либо отсутствует в принципе, либо грамматически наличествует, но семантически расплывчат и неопределен.

Исходная гипотеза в отношении данного текста была сформулирована следующим образом: если повтор безагенсных и псевдоагенсных конструкций является у Г. некоторым «возвращением» к постоянной проблеме, а не случайным компонентом отдельного речевого эпизода (привязалась синтаксическая модель), то он должен регулярно возникать и в других спонтанных текстах Г. Путь от исходной гипотезы через цепочку расширения контекстов и последовательной верификации каждого этапа привел к следующему заключению: неагенсные конструкции абсолютно превалируют в описаниях ситуаций, в которых протагонистами являются доминирующие и пугающие (огромные, громкие) люди из окружения Г., а также природа и элементы городского пейзажа, связанные с шумом, движением и опасностью (огромные и громкие городские улицы, подъемный кран, экскаватор). Напротив, Я и мое – тихое (мать, любимая девушка) – описываются только и исключительно агенсными конструкциями. Кроме того, в отношении Я происходит постоянное опускание агенса в ситуациях, описанных внутренними когнитивными предикатами (думаю, знаю, догадываюсь, понимаю), то есть конструкция приближается к неагенсной (агенс наличествует, но говорящий избегает его называть). Из этого вытекает следующая исходная гипотеза: думать, знать, догадываться, понимать и прочие предикаты когнитивного ряда, примененные к себе, также описывают ситуации, вызывающие напряжение и страх. Эта гипотеза тоже была подтверждена и верифицирована с помощью описанной процедуры. Надо заметить, что неагенсные конструкции появлялись в большом количестве в текстах Г. в тех случаях, когда речь шла о вымышленных или частично вымышленных ситуациях – или, наоборот, вымыслы и конфабуляции Г. всегда связаны не с собой и своими действиями, а с фигурами других, которые и описываются неагенсными способами. В частности, в большинстве случаев употребление сослагательного наклонения было сцеплено с неагенсными конструкциями и с ситуациями, в которых действовали другие.

Примененная к двум типам повторов в текстах одного и того же говорящего, процедура обнажила сцепление атрибутов, или кластер:

а) другой – подавляющий, опасный, громкий;

б) его действия и ситуации, в которых они происходят, – предмет фантазирования Г., он знает, что на самом деле их не было вовсе или все происходило не совсем так, как он описывает;

в) природа и городской пейзаж – еще одна репрезентация враждебного другого, со всеми вытекающими синтаксическими последствиями;

г) «перелом» – микросюжет, маркирующий одновременно вымыслы и конфабуляции Г. и опасного и громкого другого; неагенсные конструкции – синтаксический элемент, маркирующий одновременно опасного и громкого другого, собственные вымыслы Г. и опасную внешнюю среду;

д) сам Г. приближается к ощущению себя опасным, сильным, другим, предающимся фантазированию, когда утверждает про себя, что он знает, понимает, думает.

Полученный результат позволяет более проницательно воспринимать новые спонтанные тексты Г.: едва появляется один из вышеперечисленных элементов кластера (сцепления), как следует понимать, что речь идет о чем-то, пугающем Г. и о ситуации, в истинности которой он не уверен. Кроме того, анализ синтаксических повторов выявил страх Г. по отношению к другим, к среде обитания, к себе самому.

Работа с повторами в спонтанных устных текстах показала, что носитель языка, будь то великий писатель, ребенок с отставанием в развитии или исследователь, который (традиционно занимая «марсианскую» позицию отстраненного и будто бы находящегося над ситуацией наблюдателя) взялся анализировать тексты, – все они находятся практически в равных отношениях с текстом: они осознают лишь малую часть информации, которой с тем или иным успехом пользуются в процессе коммуникации.

Процесс выявления повторяющихся элементов текста, несмотря на попытки его формализовать, был сопряжен с известной случайностью: исходный спонтанный текст, на котором проводилась начальная часть процедуры выявления повторов, возникал «сам», без сознательного влияния исследователя; затем там по счастливому стечению обстоятельств обнаруживались сюжеты, микросюжеты и синтаксические структуры. Это снижало до минимума вероятность артефакта: при должным образом соблюденной процедуре нельзя было счесть существующим то, чего в тексте не было, «вчитать» в текст желаемое. Однако в то же время оставалось неизвестным, все ли возможные структуры попали в круг исследовательского внимания, не упущено ли нечто важное, поскольку оно просто не встретилось в случайно выбранных текстах. И наконец: что можно узнать о людях, регулярно прибегающих к тем или иным текстовым эффектам? Благодаря все той же случайности нам приходилось сталкиваться с текстами, почти полностью лишенными фильтров (например, тексты школьных учебников по русскому языку, литературе и истории) – но что побуждало их авторов строить свои высказывания в таком явном противоречии со своими дидактическими задачами? Какие личностные характеристики, какого рода жизненный опыт вынуждали одних испытуемых избегать агенсных конструкций, других – предпочитать внутренние предикаты внешним и т. п.?

3.1. От «случайного» текста к тексту с заданными характеристиками.

Чтобы приблизиться к ответам на эти и подобные им вопросы, случайные (художественные и спонтанные) тексты были заменены на неслучайные – написанные на специально сформулированную тему большими выборками испытуемых. Типологически эти тексты можно считать промежуточными между спонтанными и художественными: их авторам не предоставлялось времени для редактирования, хотя сам акт письма делал их тексты не вовсе произвольными и вынуждал испытуемых к обдумыванию написанного.

Эта специально созданная техника была названа «Текстовыми методиками» (ТМ). Исходное теоретическое допущение состояло в том, что любой текст, порожденный данной конкретной личностью, содержит информацию об этой личности, вложенную в текст непроизвольно. Помимо этого, исходя из представлений о сути психотерапии (без учета специфики разных направлений и школ), были определены в качестве ключевых объектов интереса образ Я, образ другого и их взаимодействие в картине мира.