Иван-царевич горько заплакал, помолился на все четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел-шел, и попадается ему навстречу бедный старичок.

– Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Царевич рассказал ему свое несчастье.

– Эх, Иван-царевич! Зачем ты спалил лягушечью кожу? Не ты ее надел, не тебе и снимать было. Н'a вот тебе клубок; куда он покатится, ступай за ним смело.

Иван-царевич поблагодарил старичка и пошел за клубочком.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается – прикатился клубочек к избушке: стоит избушка на курьих ножках, стоит повертывается. Говорит Иван-царевич:

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – к лесу задом, ко мне передом.

Избушка сейчас же повернулась к лесу задом, к нему передом. Царевич вошел в избушку, а в ней лежит Баба-яга, костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос. Говорит она сердитым голосом:

– Фу-фу-фу! Доселе русского духу слыхом не слыхивано, видом не видывано, а нынче русский дух воочию появляется.

– Ах ты, старая хрычовка! – говорит Иван-царевич. – Ты бы прежде меня, добра молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и говорила.

Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; тогда царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.

– Ох, дитятко! Как ты долго не бывал! Она с первых годов часто тебя поминала, а теперь перестала. Ступай скорее к моей средней сестре, та больше моего знает.

Иван-царевич собрался в путь-дорогу и пошел вслед за клубочком. Шел-шел – и вот опять перед ним избушка на курьих ножках.

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – к лесу задом, ко мне передом.

Избушка повернулась. Царевич вошел в нее, а там Баба-яга, костяная нога, лежит из угла в угол, длинный нос в потолок врос. Увидала гостя и говорит:

– Фу-фу-фу! Доселе русского духу слыхом не слыхивано, видом не видывано, а нынче русский дух воочию появляется. Что, Иван-царевич, волею пришел или неволею?

Иван-царевич отвечал, что сколько волею, а вдвое того неволею.

– Ищу Василису Премудрую.

– Жаль тебя, Иван-царевич! Долго ты не бывал; Василиса Премудрая тебя совсем позабыла. Ступай скорей к моей старшей сестре – Василиса Премудрая у ней; да смотри – одно не забудь: как войдешь ты в избу, Василиса Премудрая сейчас оборотится веретенцем, а моя сестра станет золотые нитки прясть, на то веретенце наматывать. Смотри же, не плошай. Унеси у нее то веретенце, переломи его надвое, кончик брось позади себя, а корешок наперед – Василиса Премудрая очутится перед тобою.

Пошел Иван-царевич в дорогу. Шел-шел, долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли, три пары железных сапог изношены, три железные просвиры изглоданы – добрался наконец до избушки на курьих ножках.

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – к лесу задом, ко мне передом.

Избушка повернулась. Царевич вошел в нее, а там Баба-яга, костяная нога, сидит, золото прядет; напряла веретено, положила его на донце, чтобы кудель (шерсть) переменить; а Иван-царевич тем часом удосужился, схватил веретено и переломил его надвое: кончик бросил позади себя, а корешок наперед. В ту же минуту явилась перед ним Василиса Премудрая:

– Ах, Иван-царевич! Как ты долго не бывал; я чуть за другого замуж не вышла.

Тут они взялись за руки, сели на ковер-самолет и полетели в свое государство. Через три дня на четвертый опустился ковер прямо на царский двор. Царь встретил сына и невестку с великой радостью, сделал пир на весь мир. Я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

Маленькая Лиза сидела у окошка и учила свой урок. Солнышко весело светило на нее; она чувствовала себя счастливой, и ей сильно хотелось сделать что-либо угодное Богу, Который сотворил всё так прекрасно. И вот когда она повторяла про себя слова Священного Писания: «Если брат твой согрешит пред тобою семь раз в один день, и семь раз в один день приступит к тебе и скажет: я раскаиваюсь, – ты должен простить ему» (Лк. 17:4), – ее серые глаза приняли серьезное и задумчивое выражение, и она сжала губки с очень решительным видом. Через несколько времени она сошла в столовую, где нашла только своего брата Федю. Он был на два года старше ее, но по уму и здравому смыслу не так ее опередил, как вы, может быть, воображаете. Федя находился, по-видимому, в самом дурном расположении духа.

– Экая жалость! В такой день в школе сидеть! Таковы были его первые слова, которые он произнес, а судя по его очень некрасиво надутому лицу, и впредь от него нечего было ждать хорошего. С этими словами он бросил книгу, которая была у него в руках, на другой конец комнаты, где она упала на пол с разорванным переплетом и развалившимися листами.

– Федя! – закричала Лиза. – Не моя ли это «Арифметика»? Ведь ты знаешь, как я ее берегла?

– И вправду твоя, – отвечал он с искренним огорчением. – Я думал, что это моя. Уверяю тебя, что я не нарочно, Лиза. Прости меня!