О таком подвиге самоотвержения было представлено Его Императорскому Величеству, и Государь Император в 20-й день сентября 1887 года Всемилостивейше повелеть соизволил: шлиссельбургской мещанке, четырнадцатилетней девочке Анисье Никифоровой, за совершенный ею подвиг самоотвержения, кроме награждения ее серебряной медалью с надписью «За спасение погибавших» и выдачи ей 25 рублей единовременного пособия, производить впредь, до выхода ее в замужество, ежемесячное из сумм Его Величества денежное пособие по 5 рублей и затем при выходе в замужество отпустить единовременно на приданое 200 рублей.

* Кто добро творит, того Бог благословит.

* Кто сирых питает, того Бог не забывает.

* Подай в окно, Бог в подворотню подаст.

* Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу.

* Не рой другому ямы: сам в нее попадешь.

* В лихости и зависти ни проку нет, ни радости.

* Бог видит, кто кого обидит.

Настя была дочерью кондуктора конно-железной дороги. Матери у нее давно не было. Каждый день до школы Настя носила отцу на место стоянки вагонов горячий кофе и завтрак.

Однажды перед Рождеством, когда уроков в школе не было, Настя принесла отцу обед – горшочек щей и стопку горячих блинов. Наскоро покушав щей, кондуктор принялся было за блины, как раздался звонок подъехавшего вагона – есть было некогда. «Неси, Настя, блины домой; ужо дома поем!» – сказал кондуктор и стал подниматься на империал (места наверху вагона). Настя прыгнула в вагон. «После съест», – думала она, стараясь выдвинуть ящик из-под скамейки. Ящик, как назло, не поддавался. «Положу на скамейку. Ничего. Бумага толстая; сейчас папа сойдет, увидит, спрячет и съест на остановке». Раздумывать было некогда: в эту минуту конка тронулась. Настя, положив сверток на скамейку, выскочила на ходу и побежала домой переодеваться, чтобы идти к учительнице украшать елку.

Весело возвращалась Настя из школы, быстро вбежала на лестницу и невольно остановилась у двери, заслышав голоса: «Вот, – рассказывала хозяйка, – доехала барыня до места, встала и пошла к двери, а тут женщина какая-то как ахнет: “Тальмочку-то [16] , барыня, запачкали!” А тальма-то светлая, новенькая. Как думаешь? Публика тоже вступилась. Что же, говорят, за порядки! За контролером послали. Тот сердится, да и Архипыч-то не смолчал, ну и пошло, пошло!..» – «И что же?» – послышался голос соседки. Настя замерла от страха. «От места отказали голубчику». Руки и ноги похолодели у Насти, и она схватилась за ручку двери. Хозяйка выглянула. «Настенька, горе-то у нас какое», – начала она и не договорила, взглянув на помертвевшее лицо бедной девочки.

Рождественский сочельник. Воет, гудит непогода, сыплет в лица прохожих мелкой морозной пылью. Но на улице, несмотря на ненастье, шум и движение. Маленькая девочка пробирается сквозь толпу. Лицо ее бледно и озабоченно. Быстро проходит она улицу за улицей и останавливается наконец перед большим домом с широким подъездом.

– Здесь живет начальник конно-железной дороги? – робко спрашивает она у швейцара.

– Здесь. Иди по черной лестнице во второй этаж, направо.

Правая дверь второго этажа была открыта. Настя проскользнула в нее и остановилась на пороге кухни. Кухарка в белом переднике стояла у плиты, мешая что-то в большой кастрюле.

– Анна Алексеевна, что же так долго? – раздался вдруг звонкий детский голосок, и в дверях кухни показалась девочка лет восьми, одетая в белое платье с лиловым поясом. – Что же так долго? Ах, что за девочка?

И прежде чем кухарка успела повернуться в Настину сторону, девочка очутилась около двери.

– Ты, верно, к папе из приюта?

– Нет, – отвечала Настя, – мне нужно того господина, который главный в конно-железных.

– Так это мой папа. Пойдем, папа дома, – и, взяв Настю за руку, она повлекла ее за собой.

– Барышня, барышня, Женечка, пусть девочка здесь подождет.

Но Женечка не слушала и вела Настю по длинному коридору. Она остановилась у двери, отворила ее и, оставив Настю в большой, богато убранной комнате, убежала. Прошло несколько минут тягостного ожидания. Вдруг в комнату вошла Женя, а с ней высокий господин средних лет.

– Вот девочка, – сказала Женя, взяла Настю за руку и подвела к отцу. Настя собрала всё свое мужество.

– Господин начальник, – сказала она робко, – папа мой не виноват, это я положила блины на скамейку.

– Какие блины, девочка?

Тут Настя не выдержала и зарыдала, закрыв лицо руками и вздрагивая всем телом. Господин растерялся, не понимая, чего хочет от него эта маленькая девочка. Он опустился на стул, привлек Настю к себе и стал тихонько гладить ее вздрагивающие плечики.

– Перестань, девочка, расскажи нам, кто твой отец и какая беда с ним случилась?

Слова эти были сказаны так нежно и ласково, что Настя скоро успокоилась и начала свой рассказ обстоятельно и подробно. Она назвала линию, по которой ездил ее отец, его номер, имя и фамилию; рассказала, как отец говорил ей: «Настя, Настя, неси блины домой», как дама испортила тальму и контролер пригрозил ее отцу отставкой от должности.