– Ишь ты, как любит! – заметил казак помоложе.

Другой, старый казак старался отвернуться в сторону. Старому казаку не хотелось, чтобы офицеры заметили, что по его щекам текут слезы. Только потом он проговорил:

– Ишь она какая! И у меня вот трехлеточек остался дома… Поди, тоже вспоминает батьку-то.

Только через час они добрались до деревни.

– Куда же теперь? – спросили казаки.

– Да на перевязочный пункт, разумеется, – отвечал офицер. – Там доктор и сестра милосердия… Напоят ее, накормят.

Маленькая девочка, дичившаяся мужчин, как только увидела сестру милосердия, сразу оправилась и, держась одной рукой за руку отца, другой схватилась за белый передник сестры милосердия, точно прося ее быть своей покровительницей. Добрая женщина расцеловала малютку и так сумела успокоить ее, что эта девочка пошла к ней на руки.

– Ну, а с этим куда? Похоронить, что ли? – спрашивали казаки. – Убитого-то куда?

– Погоди, погоди! – сказал доктор, осматривавший трупы. – Прежде всего, с чего это вы вообразили, что он убитый?

– Как же… мы сами его подняли…

– Ничего это не доказывает. Он только обмер, бедняга. А сердце его работает. Слабо, но работает. Девочка спасла отца.

Когда раздели солдата, то оказалось, что, несмотря на свою неподвижность, он еще не мертв. Жизнь еще теплилась в его раненом теле. А если б не заметили казаки его девочку, и отец, и дочка – оба погибли бы на поле сражения.

Дня через три в ближайшем от поля сражения госпитале (больнице) на койке лежал очнувшийся тяжело раненный турецкий солдат, и тут же рядом с ним, по-прежнему щекой к щеке раненого, сидела его маленькая дочка. Пулю у него из груди вынули: благодаря ребенку за турком было более ухода, чем за другими. Она не оставляла отца ни на минуту. Заснет он, она выбежит из лазарета, станет на углу, постоит минут пять, подышит свежим воздухом и снова возвращается к больному.

Один престарелый, вдовый, одинокий священник рассказывал о себе самом следующее.

– Это было очень давно. Когда у меня еще была жена, были дети, я не думал, что мне придется доживать век свой в одиночестве. Раз меня позвали в приходскую деревню – теперь уже село – напутствовать больную женщину. Прибывши туда, я увидел: в ветхой избе, совершенно одна, умирает еще нестарая женщина. Когда я исповедовал ее, обернулся назад и увидел, что на полатях сидит маленькая, лет двух, белокурая девочка и очень пристально на меня смотрит. Уходя из избы, я опять увидел, что девочка пристально смотрит на меня и провожает глазами. Взгляд девочки смутил меня, и у меня тогда же явилась мысль: не взять ли девочку, по смерти матери ее, к себе на воспитание? По приезде домой я подробно рассказал об этом жене, и она тоже задумалась над этим. Через день или два женщина померла. Меня опять позвали в деревню отпевать ее. Тогда со мной поехала и жена, посмотреть девочку. После погребения женщины мы окончательно решили взять девочку к себе в дочери. Привезли мы ее в одной худенькой рубашке и в лаптях. Лапти эти жена повесила на чердак и сказала: вот когда наша приемная дочь вырастет да не будет меня почитать и будет зазнаваться, я покажу, в чем мы ее взяли. Известно, что женщины более всего боятся непочтительных детей. Долго эти лапти висели на чердаке, пока не сгорели вместе с домом. Но не пришлось показывать их нашей дочери. Девочка росла добрая, тихая и скромная. Мы ее во всем воспитывали как родную дочь. Мы учили ее грамоте. Женских училищ тогда еще не было. Когда она выросла, мы хотели наряжать ее по тогдашнему времени, сшили ей салопчик и думали выдать ее в замужество. Но от замужества она отказалась. На девичьи гулянья и игры она не ходила, хотя мы ей и не запрещали этого, а в свободное от занятий время она стала читать духовные книги. Светских песен она никогда не пела, а полюбила духовное пение. Я сам любитель церковного пения, и она в свободное время стала петь со мной. Потом у меня померла жена, осталось два сына. У них оказались хорошие способности. Учиться они стали хорошо. Только бы мне глядеть на них и радоваться, но не судил мне Господь Бог этого. Один сын, кончивший курс духовной семинарии, захотел продолжать учение, поступил в Московский университет и вскоре помер. Другой сын помер среди семинарского курса. И остался я на старости лет только со своей приемной дочерью. Тогда-то я и понял, что Сам Господь вразумил меня взять на воспитание сиротку. Как бы я, старик, стал жить без нее? Благодарение Господу Богу! Теперь я вдовство и свое одиночество переношу легко. Где бы я ни был – в церкви ли, в приходе ли, – я покоен духом. Откуда бы я ни пришел, я всегда нахожу в доме тепло, порядок, чистоту, привет и ласку благодарного и доброго сердца.

Как жаль, что теперь нет волшебниц! Они исполняли бы наши желания, – сказала маленькая Саша, рассматривая карманную зрительную трубу своей матери, которую та получила в подарок ко дню своего рождения. – Я бы знала, чт'o просить у них.

– Верно, такую же трубку, как моя? – заметила, улыбаясь, мать.

– Не совсем такую. Я бы желала видеть через эти стекла не одни лица и предметы (я их и так хорошо вижу), но я бы хотела видеть всё, что кроется под ними, – например, сердца людей, узнать их мысли, желания, а также кто из них добр, кто зол.

– Я очень рада, – сказала мать, – что не имеешь таких стекол; иначе ты нажила бы себе очень много врагов.

– Почему же, мама? – спросила девочка.

– Неужели ты думаешь, мой друг, было бы приятно людям знать, что они не могут ничего скрыть и что сердца их открыты перед тобой, к тому же, видя больше дурного, нежели хорошего, ты сама будешь несчастна. Погоди, мне припомнилась сказочка. Она объяснит тебе то, чего ты не понимаешь.

Давно, очень давно жил на свете некий человек; он желал иметь очки с такими стеклами, каких желаешь ты, и получил их. Только, раз надевши их, он уже не мог их снять. Что же случилось? Сердца людей со всеми помышлениями открылись перед ним, но в них видел он больше дурного, чем хорошего. Он проникал своими стеклами в сердца самых испытанных, самых любимых друзей своих – и везде находил недостатки. Это навело на него большую грусть, он стал обращаться с ними холодно, недоверчиво; те сначала удивлялись, огорчались, не зная, чему приписать такую перемену, наконец оставили его одного. Одиночество тяготило несчастного; но он не хотел глядеть другими глазами на людей, которые все казались хуже его самого, и в своей грусти стал просить себе у Бога смерти.

Вместо смерти явился к нему Ангел с кротким, приветливым лицом и голубыми глазами. «Я – любовь, – сказал небесный вестник. – Я пришел помочь тебе и рассеять твое заблуждение. Ты ищешь в других совершенства. Но может ли найти его тот, кто сам исполнен недостатков? Рассмотри сначала свое собственное сердце и потом осуждай ближних, если посмеешь!» При этих словах Ангел коснулся чудесных очков, и перед тем человеком открылось его собственное сердце, которое было гораздо хуже сердец его ближних… «Боже, какой я грешник! Прости меня», – воскликнул он, и очки упали к ногам его.

«Люби ближнего, как самого себя, – сказал Ангел, – такова заповедь Господа. Старайся прощать другим их недостатки – и ты будешь счастлив на земле и прощен на том свете». Человек исполнил повеление Ангела, и весь мир, все люди стали казаться ему лучше и добрее, потому что он помнил то, что рассмотрел в своем сердце, и теперь, глядя на других, старался отыскивать в них только хорошие стороны и через это сам делался лучше и счастливее.

– Поняла ли ты мою сказочку, Саша? – спросила мать. – Будем и мы с тобой смотреть на себя в те волшебные очки, а на других в простые стекла. Нам заповедано любить ближних, а не искать их недостатки. Довольно с нас и того, если узнаем и исправим наши собственные.