С другой стороны, отдельные аспекты рассматриваемого «вопроса», особенно тема геноцида, в связи с сочинской Олимпиадой рассматриваются как антироссийский политический проект радикального крыла черкесских национальных организаций и внешних сил, враждебных России, проект, не имеющий под собой объективных исторических оснований [Зимние… 2011]. Указывается также, что хотя термин «черкесский вопрос» стал получать большое распространение и обрел, таким образом, некую легитимность, на самом деле подавляющая часть адыгейцев, кабардинцев и черкесов не рассматривают в качестве «самого актуального для их жизни требования признание геноцида адыгов, переселения на российский Кавказ иностранцев кавказского происхождения… Актуальным содержание “черкесского вопроса” является преимущественно для этнических антрепренеров, активистов и этноидеологов, концентрирующихся в основном в этнических организациях или вокруг них» [Цветков].

Так существует ли «черкесский вопрос» объективно? О «вопросе» в общественно-политической жизни принято говорить в тех случаях, когда статус (положение, ситуация) некоего объекта или субъекта отношений является в данной их системе формально неопределенным, неустойчивым и / или спорным. Помимо объекта или субъекта, составляющего собственно его предмет, в эту систему отношений вовлечено, как правило, еще несколько участников. Неопределенность / неустойчивость ситуации составляют необходимое, но недостаточное условие возникновения того или иного «вопроса». Если status quo никем не оспаривается, «вопроса» нет. Он превращается в реальность, когда кто-нибудь из акторов «ставит» его, вводя в политическое пространство. Там он остается до тех пор, пока для каждого из участников одностороннее его решение в своих интересах оказывается либо невозможно, либо сопряжено со значительными издержками и риском, либо пока не будет найдено согласованное решение, удовлетворяющее основных участников процесса.

С использованием предложенных критериев понятие «черкесский вопрос» в самой общей форме может применяться для обозначения исторических ситуаций, в которых наличный политический статус Черкесии и / или черкесов оспаривается и становится предметом взаимодействия (дискуссии, конфликта, сотрудничества) по меньшей мере двух политических акторов, независимо от того, используется ли при этом соответствующий термин. При таком подходе «черкесский вопрос» получает представление не как обсуждаемый предмет сам по себе, а как ситуация его обсуждения. И в этом качестве он существует вполне объективно и возникает в истории не впервые.

Если говорить не в терминологическом, а в содержательно-политическом плане, «черкесский вопрос» возникает в середине XVI в. как вопрос о международно-политическом статусе тех или иных черкесских территориально-политических образований в системе отношений России, Османской Турции и ее вассала – Крымского ханства. Конфликты основных субъектов данной системы отношений и ее эволюция в конечном счете и привели к результатам, которые лежат в основе дискуссий по современному «черкесскому вопросу».

Кабарда оказывается в фокусе дипломатического противоборства и военно-политической активности держав с 1560-х годов. Кабардинский, условно говоря, «вопрос» вычленяется из обще-адыгского контекста, приобретает самостоятельное значение, но одновременно остается частью более широкого контекста кавказских проблем. Международно-правовое оформление, а затем и решение «кабардинского вопроса» приходятся на XVIII в. Кучук-Кайнарджийский мирный договор 1774 г., фиксируя отказ Турции от вмешательства в определение статуса Большой и Малой Кабарды, фактически признал их принадлежность России.

Это, однако, не снимало для России проблему установления надежного контроля и имперского судебно-административного порядка на территории Кабарды. Потребовалось еще полвека, чтобы с использованием методов военно-политического давления, карательных экспедиций и экономической блокады решить эту проблему. Характерно, что завершающий этап данного процесса в первой четверти XIX в. сопровождался подлинной демографической катастрофой. Вследствие происходившего с начала XIX в. переселения кабардинцев за Кубань, многочисленных карательных экспедиций и опустошительной эпидемии чумы население Кабарды сократилось в разы.

С начала XIX в. Российская империя приступает к присоединению Закавказья, что обостряет противоречия с Турцией, в том числе и на Северо-Западном Кавказе. С точки зрения российских правящих кругов по Адрианопольскому договору 1829 г. они обрели международно-правовое основание для установления своего суверенитета над закубанскими черкесами. Но в действительности это привело только к смещению фокуса черкесского вопроса с Ка-барды на Западную Черкесию. Черкесы не желали признавать над собой власти российского императора и вступили на путь вооруженного сопротивления. Англия не признавала правомерности условий Адрианопольского договора и открыто настаивала на независимости Черкесии, Турция негласно поощряла черкесское сопротивление.

В результате «черкесский вопрос» стал одним из элементов «восточного вопроса» в международной политике второй трети XIX в. При этом он, как ранее конфликтная ситуация вокруг Ка-барды, не имел общеадыгского масштаба. Его объем определялся не этническими, а геополитическими факторами, а динамика зависела от соотношения сил держав и эффективности черкесского сопротивления. Несмотря на поражение России в Крымской войне, попытки Англии на Парижском конгрессе 1856 г. включить решение «черкесского вопроса» в общее дипломатическое урегулирование оказались безуспешными. Тем самым в международно-политическом плане он был снят с повестки дня, поскольку никто, кроме самих черкесов, не оспаривал теперь условия Адрианопольского мира. Но вновь, как и в случае с Кабардой после 1774 г., России еще предстояло военной силой утверждать свое господство в Черкесии. Завершение Кавказской войны, сопровождаемое масштабной этнической чисткой и массовым изгнанием черкесского населения Северо-Западного Кавказа, подвело черту под «черкесским вопросом» в его первоначальной форме [Панеш, 2007].