Однако терпеть этого блаженного ещё куда ни шло — как-никак брат, хоть и наполовину. Но уж эту деревенщину он точно терпеть не станет. Она ещё горько-горько пожалеет, что влезла в их жизнь, в его жизнь.

Злющий, поднялся к себе, хлопнул от души дверью.

Спустя четверть часа к нему осторожно постучал Артём и, не дождавшись ответа, просочился в комнату. Остановился у порога в нерешительности. Огляделся на царящий вокруг хаос. Горничную Максим в свои владения впускал редко, когда уж совсем бардак мешал нормально жить, да и то пристально следил за её манипуляциями и чуть что взрывался: туда не лезь, это не трогай…

— Чего тебе? — грубо спросил, метнув в брата недовольный взгляд.

— Машина уже ждёт. В школу пора…

— Я не пойду, — отрезал Максим, не отрывая глаз от монитора — там, на тридцатидюймовом экране развернулось кровавое побоище.

— Но…

— На, сука, получай! — Максим выпустил очередь из минигана по очередному монстру.

Артём поморщился — не любил он такое и не понимал, но не уходил. Наоборот подошёл ближе.

— Ну чего тебе ещё? — Максим щёлкнул мышкой и вышел в меню. Оттолкнувшись ногой, откатился в кресле от стола и развернулся к нему.

— Вот зачем ты всегда лезешь на рожон? Зачем нарываешься постоянно? Родителям и так сейчас очень трудно. Дома обстановка такая тяжёлая, просто невыносимая. А ты своими нападками только всё усугубляешь, — нудил Артём, таращась на Максима круглыми, как плошки, небесно-голубыми глазами.

Глаза его — отцовское наследие. А от матери достались брату светлые, почти белые кудри. Вот и получился в результате слияния их хромосом этакий херувимчик, нежный и хрупкий с виду. Да и внутри не кремень, а так, зефирка, потешался над ним Максим. Но кремень, не кремень, а Артём мог быть иногда очень назойлив. Нотации вон пытался читать, хотя младше на два года. И вообще любил толкать правильные речи.

Правда, с Максимом сильно-то с речами не разгонишься. Уж он умел заткнуть братца. Давно заметив, что того вгоняют одновременно в краску и в ступор любые намёки на секс, он изгалялся вовсю, дай только повод.

«Меня такие вещи не интересуют!», — обычно розовел, смущаясь из-за какой-нибудь очередной скабрёзности, Артём.

«Такие вещи интересуют всех, — ухмылялся Максим, — а особенно тех, кто это отрицает».

Для самого Максима вопрос взаимоотношения полов если и не стоял на первом месте, то был в числе очень волнующих и каждую девушку он оценивал с единственным подходом: хочу — не хочу.

Раньше сильно преобладало «хочу», теперь он стал гораздо разборчивее и притязательнее.

Опыт появился потому что. Ну и девушки виноваты — разбаловали.

— Ведь кому ты хуже делаешь? — не отставал Артём. — Только себе! Отец и так всё время грозится отослать тебя в пансион, а ты как будто нарочно выпрашиваешь. Да и отцу самому сейчас очень плохо. Ты думаешь, ему нужна эта деревенская Алёна, о которой он даже знать ничего не знал до последнего времени? Разумеется, нет! Если б та журналистская коза не выкопала про дочь…

— Свали, а? — На этот раз на душе было настолько муторно, что даже пошлить и смущать зануду-Тёму не тянуло.

В общем-то, младший был прав. У отца и впрямь чуть апоплексический удар не случился, когда всплыла эта стародавняя история с внебрачной дочерью.

Оказывается, в далёком девяносто шестом году, восемнадцать лет назад, их достопочтенный глава семейства, будучи студентом, крутил шашни с какой-то деревенской клушей, пока их курс целый месяц помогал затрапезному колхозу с уборкой картошки. Обычная история, только вот клуша «залетела». Отец тогда открестился от неё всеми правдами и неправдами — ну это он умел, а спустя полгода преспокойно женился на другой. На их матери. Правильно, зачем ему деревенская матрёшка, когда тут так удачно подвернулась губернаторская дочка? И не беда, что не слишком красивая, не слишком умная и с младенцем невесть от кого. Зато папа у неё всемогущ. Был. Сейчас их дед, понятно, отошёл от дел, но зятя, спасшего дочь от позора, успел хорошо продвинуть.

И вот теперь, когда отец уже сам выдвигался в губернаторы на второй срок, появилась сия мерзкая статейка. Новость эта, как чумная пандемия, разлетелась по всем местным газетам и сайтам. Мусолили пикантные подробности, гневно вопрошая, как такой аморальный тип может быть губернатором?!

«Половину, — утверждал отец, глотая успокоительные капли, — присочинили. Не было такого!».

Однако и правды вполне могло хватить, чтобы запятнать навечно его светлый образ примерного семьянина и лишить львиной доли голосов избирателей.

Эта деревенская матрёшка, как разнюхали журналисты, в конце концов спилась с горя после того, как господин Явницкий бросил её беременной. Считай, сгубил. А дальше и вовсе шла слезливая история о том, как бедная девочка росла, прозябая в нищете, пока губернатор купался в роскоши. А некоторое время назад её опустившаяся мамаша и вовсе умерла. Сироту отправили в приют. Там-то и всплыло чудесным образом имя Дмитрия Николаевича Явницкого, хотя фамилия у неё была другая, по матери, Рубцова.

Максим ничуть не сомневался — девка сама и растрепала. Да и никто не сомневался. Даже странно, почему так долго помалкивала.