— Да так, — я улыбнулась, но кажется, кривовато. — Ни о чем.

Глаза мужчины в зеркале заднего вида показались мне обеспокоенными.

— Тина… зачем к вам приезжал мой брат? Хотела бы я знать ответ на этот вопрос.

— Понятия не имею.

И ведь даже не соврала.

— Будьте осторожны, — сказал вдруг Вячеслав. — Назар… он тяжелый человек и умеет быть жестоким.

Я молчала, и он добавил: — Если что, вы можете на меня рассчитывать.

На этот раз от ответа меня избавила Юлька, начав задавать вопросы про усы на троллейбусе, и я с радостью переключилась на дочку.

Нужно заканчивать рефлексировать и попытаться насладиться этим выходным хотя бы немного.

Мастерская Вячеслава действительно оказалась квартирой, но не совсем обычной — это была студия. Не могу сказать, что понимаю это странное пространство, поделенное на зоны, с кухней в центре квартиры. Но мне здесь не жить, так что — пусть будет. В гости наведаться любопытно, а вот существовать я бы предпочла в чем-то более классическом. Квартира Назара Миролюбовича мне больше понравилась.

Тьфу, опять про него думаю.

Зато окна тут были громадные — оно и понятно, художникам свет нужен — и вокруг чудовищный бардак. С учетом общей строгости интерьера — прямые линии, черно-бело-красные цвета, — смотрелось это странновато. Словно в музей современного искусства вдруг решил заглянуть художник из века девятнадцатого и набросал там повсюду своих кисточек. И не только кисточек.

Бумага, краски, карандаши, холсты — все это было повсюду.

Благо, что не на полу. Но на остальных поверхностях точно.

Подойдешь к журнальному столику — а там среди забытых чашек с кофе валяется блокнот с эскизами. Отвернешься — а на телевизоре лежит неведомо откуда взявшаяся там кисточка с засохшей краской.

Даже в туалете я обнаружила ластик. Представила, как Вячеслав рисует, сидя на унитазе, хихикнула и пожалела его уборщицу.

— Вы абсолютно правы, Тина, — закивал Черный-младший, когда я высказала свое сочувствие вслух, — домоправительницы от меня сбегают через месяц, максимум три, стабильно. Не выдерживают. Я уж и доплачивал, и все равно — полгода, а затем увольнение. Хотя, казалось бы, подумаешь… Я с трудом удержалась от фырканья. Я понимала, что так раздражает уборщиц Вячеслава — все это страшно напомнило мне разбросанные Юлькины игрушки в детской. Только вот дети вырастают, а взрослые мужики — уже нет.

Слово свое он сдержал, кстати, и на самом деле нарисовал дочку. На одном из своих диванов, увлеченно мазюкающую пальчиковой краской — видимо, купил перед нашим приездом — лист ватмана. С заходом на диван, конечно. Каждый раз морщился, когда Юлька нарушала границы, но молчал. А я, поправляя дочку, с досадой в очередной раз сравнила их с Назаром Миролюбовичем. Вячеслав, в отличие от своего брата, судя по всему, не знал, что маленькие дети не видят и не понимают этих самых границ листа. Рисуют, как рисуется, с чувством, толком и размахом.

Впрочем, с чего я взяла, что Назар Миролюбович это знает? Может, я чересчур его идеализирую? Ага, ну да. Я идеализирую тирана. До чего дошла. Кошмар какой-то.

От самой себя на небольшом листке бумаги, нарисованной обычным карандашом, Юлька пришла в бешеный восторг и запрыгала по мастерской, сшибая углы и роняя на пол все, что можно было уронить. Вячеслав остался доволен ее реакцией и спросил, не хочу ли я сама получить свой портрет. При этом он так сверкал глазами, что я попой почуяла неладное.

— В следующий раз, — ответила дипломатично, пообещав мысленно, что никакого следующего раза не допущу. — А пока… Скажите, вы продаете свои картины? — Да, — протянул Вячеслав удивленно. — А что такое? — Я хочу купить одну.

В этом и состояла моя задумка насчет подарка на день рождения дяди Сережи. Была у него маленькая слабость — картины. Не обязательно холст и масло, ему нравились разные техники, главным всегда оставалось настроение. Мой дядя, будучи человеком добродушным, и картины предпочитал такие — добрые, радостные, солнечные.

— Купить? — Вячеслав поднял брови. — Тина… Я не уверен, что у вас… — Он запнулся, а я мысленно продолжила: «хватит денег». — Но ладно. А какую вы хотите? — Какую-нибудь… добрую. Чтобы когда смотришь на нее, настроение поднималось. Юльчонок, поможешь мне выбрать подарок для дяди Сережи? — Пода-а-арок?! — дочка тут же восторженно вытаращив глаза.

— Да-а-а! Да-да-да! Что еще для счастье детке надо? Если только конфет.

Часть картин у Вячеслава висели на стенах, но все они мне не нравились. Это было нечто такое авангардно-примитивное — не поймешь, то ли лошадь, то ли бык, то ли баба, то ль мужик. Дядя Сережа подобное не понимает.