Три месяца… Господи, что я буду без них делать?!

Наверное, мама с папой всё поняли по моему лицу. Обняли по очереди, поцеловали.

— От-тдыхай, дочка, — негромко сказал папа. — Побольше отдыхай. Наработалась.

— Кушай хорошо, — тараторила мама, поправляя на мне то шапку, то шарф, то зачем-то дергая за карман куртки. — Три раза в день, поняла? А то знаю я тебя. И гулять не забывай. И звони нам. Каждый день.

Я кивала, изо всех сил стараясь не разреветься. Зачем я вообще отпускаю их одних? Надо было настоять, поехать вместе. Зачем я…

— И не смей себя винить, — шептала мама мне на ухо. — Мы с папой справимся. Ты у меня самая-самая, поняла? Леся, милая, мы будем гораздо быстрее выздоравливать, зная, что ты больше отдыхаешь… что ты счастлива…

— Мам…

— Обещай мне, — она сжала мою руку. — Обещай, что будешь больше отдыхать.

Я постаралась улыбнуться.

— Обещаю…

— И что будешь счастлива.

— Мам…

— Обещай.

Я открыла рот, не зная, что сказать. Как такое можно обещать?..

— Будет, — вдруг произнёс Влад и положил руку мне на плечо, сжал его. — Обязательно будет, Валентина Алексеевна. Я обещаю.

От возмущения я на миг перестала дышать. А мама с папой смеялись и говорили, что ловят Влада на слове…

Черти… и как я буду без них?.. Не знаю…

Сев обратно в машину уже без родителей, я отвернулась от Разумовского, пытаясь сдержать слёзы. Непроизвольно шмыгнула носом и вдруг почувствовала его ладонь на своей спине.

— Лесь…

— Отстаньте от меня, Владлен Михайлович, — сказала я прерывающимся голосом. — Вы, кажется, хотели поработать таксистом? Вот и… работайте.

Он вздохнул, опять погладил меня по спине — гад! — но отстал.

Ехали в полном молчании. На Влада я не смотрела, отвернувшись в окно так сильно, что у меня даже шея затекла.

Внутри опять поднималась злость. Та самая, глупая и нелепая, из-за которой я уже кричала на него однажды.

Наверное, именно поэтому в тот момент, когда Влад остановил машину возле моего подъезда, я повернулась к нему и язвительно спросила:

— И сколько я должна за проезд, Владлен Михайлович?

Разумовский смотрел на меня укоризненно.

— Лесь…

— Что? — я вновь шмыгнула носом. — Любые услуги должны оплачиваться, разве не так? Вот вы мне за интимные услуги заплатили, и хорошо, щедро. И я тоже хочу заплатить. За проезд. Сколько?

Влад вдруг наклонился и взял меня за руки, попытался притянуть ближе, но я начала вырываться.

— Не трогай меня! — шипела я, выворачиваясь из его объятий. — Думаешь, денег дал, и теперь всё можно, да? За руки хватать, целовать, трахать… Так ты думаешь, да?!

— Нет, Леся.

Голос у Разумовского был совершенно, чудовищно спокойным, и я разозлилась ещё больше.

— Ненавижу! — прошептала я и сильно толкнула его ладонью в грудь. — Ненавижу. Как я теперь буду жить, Влад?! Как?! Четыре года… — я всхлипнула и начала некрасиво рыдать. — Четыре года я… как проклятая… А ты… бац… облагодетельствовал. Святой… подал нищенке!

— Ну хватит, Леся. — Разумовский резким движением притянул меня к себе. — Ты не нищенка. Что за глупости?

— Глупости?! — рыдала я в его пальто совершенно бессовестным образом. — Для тебя это просто! Деньги… бумажки… они для тебя ничего не значат! А я четыре года убивалась за каждую бумажку! И так и не смогла… не смогла… — я затряслась от судорог, прошедших через моё тело. — Ничего… не сделала… Я бесполезная, беспомощная…

— Леся… бедная моя девочка…

Сквозь рыдания я слышала — Влад что-то шептал. Целовал меня в макушку, в мокрые от слёз щёки, гладил по спине…

— Ненавижу тебя, ненавижу… — говорила я, вновь пытаясь оттолкнуть его ладони, которыми он обнимал моё лицо. — И люблю… очень люблю…

Я сама не поняла, в какой момент и почему сказала это.

Влад застыл. Замер. Как будто никогда в жизни не слышал ничего чудеснее.

А я продолжала плакать.

— Леся… — наверное, он хотел меня поцеловать. Но из-за слёз, застилающих глаза, я ничего не видела — и как-то неудачно дёрнула головой. — Ай!

Разумовский схватился за нос, в который я ему заехала лбом со всей дури.

— Что? — перепугалась я, моментально переставая плакать. — Больно, да?

Влад что-то невнятно промычал. Я испуганно вывалилась из машины, набрала полную горсть снега, запрыгнула обратно, заставила Разумовского отнять руки от лица — и залепила ему нос снежком.

— Вот. Холодное. Должно помочь.

— Леся… — простонал Влад, стирая с лица снег. — Холодное — это прекрасно, но снег с обочины — не очень удачная идея. Выхлопные газы, собаки…

— Собаки? — не поняла я.

— Угу, — кивнул Разумовский. — Писают. И какают тоже.