Кто варит варенье в июле…
вернуться

Кабыш Инна Александровна
Шрифт:

«Не держи ты сокола на своей руке…»

Не держи ты сокола на своей руке,Бабочку-лимонницу – в сжатом кулаке,и родное детище дома не держи,не таи ты Господа в закромах души,землю свою родину не сжимай в горсти:чтоб с тобой осталося — от- пу- сти.

«Так всякий раз бывает по весне…»

Так всякий раз бывает по весне:душа взрывает снежную коросту,готовая к любви и новизне,паденьям и болезненному росту.И столько в ней накоплено щедротза русскую безвылазную зиму,что хватит на мужчин и на сирот,что хватит на Спитак и Хиросимуберезового сладкого питья:душа кору, как чашечку, разбила.…В такие дни до волчьего вытьямне жалко всех, кого я разлюбила.

«“Гуси-лебеди” – это о любви…»

«Гуси-лебеди» – это о любви.…Бросилась сестрица догонять братца,видит: стоит молочная речка, кисельные берега.– Речка, речка, куда гуси полетели?– Съешь моего киселька с молоком – скажу… Не: переплыви меня, не: сделай для меня, а – съешь моего киселика, то есть раздели со мной меня, не: дай, а – возьми. Брать труднее, чем давать. Давали – дружно: всяк по горсточке — целую гору.И стоит гора, золотая нора.– Эй, гуси-лебеди! Возьмите моего золота!..Метнулись гуси-лебедии пропали за темным лесом.И стоит гора – одна-одинешенька —золотой головой в небо упирается.Любовь – это когда у тебя берут тебя.

«…Чем глотать блевотину газет…»

…Чем глотать блевотину газет,лучше уж на улицу глазеть,где афиши, очередь, ворона, —да читать про кесаря Нерона,ибо мы – по сути – тот же Рим:и у нас имперские пороки,и у нас распятые пророки,вот и мы однажды погорим.Лучше уж предаться жизни частнойи вязать сородичам носки:здесь иное качество тоски.Мне ж не все равно, где быть несчастной.Лучше уж слоняться в затрапезе и,делая мужчине бутерброд,понимать, что ЭТО – жанр поэзии,что мужчина – он и есть народ.

«А что Лжедмитрий? А слабо…»

А что Лжедмитрий? А слабо —из грязи в князи, из монаховв монархи? Чтобы пот со лбовот краковяка. Чтобы ляхову всей России на видумосковской потчевать малиной,чтоб, не боясь гореть в аду,венчаться с нехристью Мариной,на азиатском жеребцечтоб мчать по стогнам, чтоб медведейразить с восторгом на лице…Он, скоморох, в ряду трагедийиграл на дудке, под нееплясать заставив царство-ханство,где дух есть слух, где гос. спаньепосле обеда – норма. Панствос гусар – школярством – вот вам царь:ни тугодумства, ни дородства, —бродяга, зверолов, пушкарь,любовник с метой беспородства.Который, вставши поутру,свой труп найдет на лобном месте.И то, что мы простим Петру,мы Гришке не простим: из мести.

«Что, как не путь, бесстрастная бумага?..»

Что, как не путь, бесстрастная бумага?Когда скользишь вдоль снежного листа,то кажется: каких-нибудь полшага,полвыдоха, полслова до Христа…А за окном – просторная дорогаи, как на демонстрации, народ,но в венчике пред ним не видно Бога:их разлучил случайный поворот.А раз народ, великий и могучий,идет заре навстречу не с Христом —неважно как: шеренгой или кучей —тогда я не с народом. Я с листом.

На 28-ю песню Дантова «Ада»

Так он останется в веках:кровоточит на шее рана,а голова горит в руках, —так Данте наказал Бертранаде Борна: так один поэтказнил другого пред рассветом:так отнял жизнь – на весь тот свети дал бессмертие – на этом.

«О, ваше скотоложество тотальное…»

О, ваше скотоложество тотальное,где шерсть и шкура с бабского плечаи страстное: то явное, то тайноежеланье Евы, девы-первача!..О, кольца золотые и терновые —под флердоранж – незримые венцы!О вы, мои возлюбленные новые,сплошь не переходящие в отцымоих детей. О, круг, в котором радиус —рука, да только некому подать:я – в эпицентре, я одна, я радуюсьза тех, кто вне: мне хочется рыдать…Мужайтесь же, любовью уязвленные,вы, на партнеров, как на образа,глядящие – во все свои соленые,завидно близорукие глаза.

Из поэмы «Постельный режим»

Гинекология

Больница —это мир в миниатюре,отечество родимое в натуре.Режим – постельный,то есть элитарный.Короче говоря,тоталитарный.От века в мире совершенства нету:все бабы —здесь,а бабье лето —где-то.Здесь женщины,а за окном —мужчины.Здесь следствие, —а за окном —причины.…Кровит вполнеба,и уже с пятишоссе абстрактней Млечного Пути.И ночи – безнаказанно длинны.Я знаю, для чего они даны:чтоб думать.Думать доясна.О разном.Но больше —о высоком и прекрасном.За тех, кто в мире,и за этих баб.За всех, кто телом или духом слаб.