Кто варит варенье в июле…
вернуться

Кабыш Инна Александровна
Шрифт:

«…Бабье царство…»

…Бабье царство.Кровати.Окно:снег,лежащий на листьях, как соль.Счастья нет.Это ясно давно.Есть любовь.И как следствие – боль.Так устроена эта юдоль:зуб за окои кровь за любовь.…Крест на небе.Больничный офорт!Есть мгновенье.А после —аборт.

«…И, не имеющей медблата…»

…И, не имеющей медблата,мне этот мир дано познать,чтоб краснощекого медбратак евонной матери послать,чтоб истекающей девчонкепомочь до завтрака дожить:всего-то навсего пеленки,всего-то руки приложить,чтобы ничейную старухудо туалета проводить,чтобы тотальную разрухуузрев, не расхотеть родить.

Екатерина Великая

Та, что не знала другого отечества,кроме чужого, еговнутрь, как мужчину, впустив,молодечествоставя превыше всего.Та, что Россию любила за удаль,та, что до смерти пилаводу с лица. Что дала она, сударь,русским? Да просто – дала!Та, что по-женски к Москве ревновала,ибо равно велики,та, что, как пахарь, на зорьке вставала,не покладая руки.Та, у которой рука не разжаласьэту державу держать,та, что рожала, когда ей рожалось,словно Везувий дыша.Та, разгадавшая русского сфинкса:все и всегда на авось,баба – не Петр, но средь нашего свинствалично толкавшая воз.Мне – далеко: и не то, что парчеватаили весит за сто:я не могла бы казнить Пугачева,хоть оно было за что.

«Если поезд ушел, надо как-нибудь жить на вокзале…»

Юрию Ряшенцеву

Если поезд ушел, надо как-нибудь жить на вокзале:в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,ибо нам небеса это место и век навязали,как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону, —и понять, и проклясть, и смириться, и все расхотеть,и без зависти белой смотреть на дуреху ворону,что могла б и в Верону на собственных двух улететь.И на этом участке планеты дожить до рассвета,и найти себе место под крышей и солнцем в видураскуроченных урн, и дожить до весны и до лета,и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду.И стоять на своем, и пустить в это месиво корни,и врасти, а потом зацвести и налиться плодом,ибо поезд ушел в небеса и свистки его горни,но остался вокзал, на котором написано: «Дом».

«У, Москва, калита татарская…»

У, Москва, калита татарская:и послушлива да хитра,сучий хвост, борода боярская,сваха, пьяненькая с утра.Полуцарская – полуханская,полугород – полусело,разношерстная моя, хамская:зла, как зверь, да красна зело.Мать родная, подруга ситная,долгорукая, что твой князь,как пиявица ненасытная:хрясь! – и Новгород сломлен – хрясь!все ее – от Курил до Вильнюса —эк, разъела себе бока! —то-то Питер пред ней подвинулся:да уж, мать моя, широка!«Верит каждому бесу на слово —и не верит чужим слезам:Магдалина, Катюша Маслова,вся открытая небесам.И Земле. Потому – столичная,то есть общая, как котел.Моя бедная, моя личная,мой роддом, мой дурдом, мой стол.…Богоданная, как зарница,рукотворная, как звезда,дорогая моя столица,золотая моя орда.

«Москва моя златокронная…»

Петербург – прихожая,

Москва – девичья.

А. С. Пушкин
Москва моя златокронная,базар, перекресток, вокзал:ты – русская? ты – чистокровная?Да кто тебе это сказал?Ты – горница, девичья, детская,заваленный хламом чердак,монголо-татаро-советская,бардак, чехарда, кавардак.Народы, как семечки, лузгая,их плотью питала свой дух.Я чай, мое имя нерусскоетебе не порезало слух?Москва, мы великие грешники,и нам ли копаться в кровях!…По всей-то России орешникигорят и рябины кровят.

«Ленинград умирает, как галльский вождь…»

Ленинград умирает, как галльский вождь:гордо, голодно, голо.И текут мои слезы, как с неба дождь,и спекаются в горле глаголы.У, предавшая военачальника рать,чернь, царю перегрызшая жилу!..Ленинград, ты меня научил умирать,как Москва научила быть живу.

«Кто варит варенье в июле…»

Кто варит варенье в июле,тот жить собирается с мужем,уж тот не намерен, конечно,с любовником тайно бежать.Иначе зачем тратить сахар,и так ведь с любовником сладко,к тому же в дому его теснои негде варенье держать.Кто варит варенье в июле,тот жить собирается долго,во всяком уж случае зимунамерен пере-зимовать.Иначе зачем ему это,и ведь не из чувства же долгаон гробит короткое летона то, чтобы пенки снимать.Кто варит варенье в июлев чаду на расплавленной кухне,уж тот не уедет на Запади в Штаты не купит билет,тот будет по мертвым сугробамползти на смородинный запах…Кто варит варенье в России,тот знает, что выхода нет.

«От скотства, от бойни, от хлева…»

От скотства, от бойни, от хлевас сумою и смутой – внутрипока доберешься до «Хлеба»,останутся лишь сухари.И ты, замирая от счастья,сухарь обменяешь на чеки снова вернешься в ненастье,в свой город, в свой голод, в свой век.В свой ад поплетешься обратно,плутая, как в соснах, в домах,сбиваясь в пути многократно:в грехах, как в шелках, как в стихах.Но светом каким-то ведома,ведома незримой звездой,окажешься вдруг возле домаи дом тот окажется твой.…Свет лампы и чай с сухарями —и так слишком много дано! —и ночь – прочь уходит дворами,а поутру смотришь в окно:как за ночь снега подросли-то,сугроб – точно сахара кус,и в воздухе зимнем разлитовеселое имя – Исус.

«Любовь бессюжетна, как Феллини…»

Любовь бессюжетна, как Феллини,и детальна, как «Евгений Онегин».Любить – это не значит что-то делать,любить – это само ДЕЛО.«Что ты делаешь?» – «Люблю», —и так в каждую секунду жизни.При этом ты можешь стирать белье в ванной,а он – играть Гамлета на сцене —вы оба будете делать одно дело:любить.Любовь не слепа —у нее просто другие глаза.В шестнадцать лет я страшно боялась,что вот меня полюбят,а я вдруг заболею какой-нибудьнекрасивой болезнью,под этим подразумевалось:ячмень,флюс,чирей, —я боялась: как же ОН увидит меня ТАКУЮ.Теперь не боюсь: ОН увидит другое.Как если бы сквозь несколько матрешекможно было увидеть самую маленькую:матрешку-крошку,девочку,Психею.У Психей не бывает чирьев.«Леону Верту —кода он был маленьким».По утрам он особенно похож на мальчика.Мальчика-с-бородой.Мальчик играл вечером в Робин Гуда,приклеил себе бороду,бегал по лесам,стрелял из лука,распевал песни,устал,не почистил зубы,не вымыл ноги,залез в кровать,свернулся эмбрионом —и уснул.А утром проснулся – с бородой!и ты его не ругаешь:Робин Гудов не ругают.Любовь глуповата,она детский лепет,телячьи нежности.Двое едут в метро.Она держит кулек с клубникой,берет ягодку,откусывает половинуи дает Ему.Берет – откусывает – и дает.И так всю дорогу.Ну что за дурь!Неужели нельзя: одну ягодку – себе,другую – ему?Ведь так тоже – пополам!..Они смеются.Они «то, что говорится, счастливы», —это о супругах Маниловых.«Каждый приносил другомуили кусочек яблочка,или конфетку,или орешек,и говорил трогательно-нежным голосом, —выражавшим совершенную любовь:«Разинь, душенька, свой ротик,я тебе положу этот кусочек».Ну и что, что у Маниловакнига вечно открыта на 14 странице?И что он никогда не выстроитподземного хода, каменного моста,дома «с таким высоким бельведером,что можно оттуда видеть Москву»?Ну и что?Чего они стоят,все эти «бельведеры»,в сравнении с «кусочком»!Да одним этим «кусочком»спасены и сам Манилов,и Алкид с Фемистоклюсом,и «душенька» – Психея.Любовь не любит собственные имена —любит нарицательные:кисонька,заинька,рыбонька,детонька,солнышко,золотко,тюля – муля,лапуля,ичик – мичик – карабичик,инусик – подусик,кук – хрюк,Чук и Гек,Мур: «имя собственного ребенка».Любовь – это ночь и тишина,и ты сидишь у окна,ты что-то читаешь, а может быть, пишешь,при этом ты вслушиваешься и слышишь:это его шаги:«Господи, помоги!..» —сердце стучит в ушах,это за шагом шаг,вот он подходит к двери —дальше нельзя стихами,дальше стихи стихают —сердце одно стучит…Ключ, поворачиваемый в ночи, —это вершина любви.Пик коммунизма,как сказали бы большевики.Они всю дорогу«учились, учились и учились»,они прорывали подземные ходыпо всей планете,они строили дома с бельведерами,откуда можно увидеть светлое будущее.Они умели все, кроме одного:быть маленькими.И потому вымерли.Как мамонты.А Манилов остался.