На наш взгляд, сам Н. Ахмеров, утверждавший, что универсальность лирики Тукая всегда дает возможность «найти поэтические иллюстрации для подтверждения любого идеологического направления», не сумел освободиться от идеологии и адекватно перевести мысли Тукая о русском царе. В заключительной части стихотворения, которая в переводе существенно превосходит объем оригинала, многократное обращение к императору придает речи величаво-торжественный характер, соответствующий идейно-художественной установке переводчика – возвеличить русского царя:

Н. Ахмеров привносит в свой перевод такие детали, которых нет в оригинале, а именно символы российской государственности, как-то: скипетр, венец. Строки: «Только слово русского царя / Нам осушит слёзы вековые», – явственно выражают идеологическое настроение самого переводчика, а не Тукая. Ритмико-интонационный строй переводов В. Ганиева и В. Думаевой-Валиевой выдержан в более спокойной манере.

Перевод В. Ганиева:

Перевод В. Думаевой-Валиевой:

В данном стихотворении поэт не восхваляет русского царя, хотя и использует характерную для книжно-риторического стиля лексику, придающую речи торжественность звучания. Все надежды возлагаются на ожидаемый «Манифест», который, как верил поэт, принесет Свободу ото всех несчастий вместе.

Но эти чаяния и конституционные иллюзии поэта, как и всего татарского народа, не оправдались: пышность юбилейных торжеств сменила черная реакция… Как пишет томская газета «Сибирь», издаваемая на татарском языке, еще в те дни, когда происходила подготовка к торжествам, в Казани были проведены обыски и аресты среди мусульманского населения [81] . В честь юбилея большая часть стихов и статей, безусловно, была заказана редакциями газет и журналов. Цензура, которая постоянно следила за мусульманской прессой, в период празднеств проявляла особое внимание к ней. Бывали случаи, когда поэтов осуждали даже за «недостаточное» проявление любви к царской семье. Например, центральная газета «Россия» критиковала сборник стихов «Любовь нации» М. Гафури за то, что там не восхваляется династия Романовых [82] … И вскоре смертельно больной Тукай, лежа на больничной койке, написал полный сарказма фельетон под названием «По случаю юбилея» [83] , где высмеивал собственные пустые иллюзии относительно демократического устройства российского общества. Исследователь творчества Г. Тукая Гали Халит считает, что это – одно из последних сочинений поэта (было опубликовано 1 марта 1913 г. в сатирическом журнале «Ялтйолт» под псевдонимом «Шурале») является «горьким памфлетом» и даже «издевательством» над этим «праздником Отечества» [84] . Внешне фельетон носит юмористический характер и направлен, казалось бы, против богатых татар, которые, пользуясь случаем, хотят отправить депутацию к самодержцу с просьбой открыть или создать что-нибудь важное и необходимое для нации: это «что-то» меняется в зависимости от уровня воспитания и сознания обывателя – от маленького бакалейного ларька до гимназии для молодежи. Но между строк звучат горькая ирония и глубокое разочарование: татары ждали манну небесную, но остались с тем же извечным гамлетовским вопросом, применительно к потребностям и интересам нации модифицированным следующим образом: быть народу или не быть?

Н. Ахмеров в своем переводе несколько раз употребляет выражение «белый царь» (как об этом уже было сказано, в стихотворении Г. Тукая сложно определить: к какому слову относится определение «ак» – белый)). Принято считать, что титулом Белого царя русских государей наделяли татары: ак падша, ак хан, ак бек. Однако В.В. Трепавлов в специальном исследовании, посвященном данной теме, все же склонен считать, что образ белого царя «зародился в восточнославянской языческой среде и сохранился в русской традиционной политической среде после принятия христианства» [85] . В посвященных юбилею стихотворениях, рассмотренных нами, фраза «ак падша» не встречалась, авторы чаще всего употребляли выражение «шаукатле падишах», в котором «шаукат / шавкат» означает силу, могущество, мощь, главенство, величие.

В связи с этим заслуживает внимание стихотворение Кашшафа Патии «Белый царь – свободный царь», опубликованное в оренбургском журнале «Шура» в 1916 году [86] . Первичное знакомство с текстом оставило двойственное чувство. Сложно определить, о ком говорит поэт. Если судить по названию, то речь должна идти о русском самодержце, однако стихотворение не содержит конкретно-исторических параллелей. Образ правителя носит традиционно-условный и абстрактно-обобщенный характер: был на свете такой царь, который путешествовал по небу, сидя на своем троне (Булган шушы ирд шундый патша, Тхте белн гизгн кк йзен), его слова приобретают статус закона, они написаны золотом на камне (Канун итеп алтун белн ташка языб йретдергн з сзен), сотрясались от страха перед ним целые горы, владел он земным и небесным имуществом (Таулар-ташлар аны гайртендн, тетрб торган куркыб, буйсыныб), вся живность служила ему, ветры слушались его, бурлящее море стихало перед ним. Белый царь – свободный царь, такой сильный и грозный, что ему подчиняются ангелы и джинны:

Творчество К. Патии мало изучено, но надо полагать, что здесь поэт рассуждает о величии Всевышнего. Известно, что в начале ХХ века татарские литераторы-гисьянисты использовали символический образ Аллаха вместо царя и самодержавия, тем самым отрицали и религию, и самодержавие. А традиция называть Аллаха падишахом, небесным и земным, была широко распространена во всей арабо-мусульманской поэзии еще в Средние века, и вполне возможно, традиция своими корнями восходит к царю Джамшиду в иранской мифологии. Можно вполне обоснованно предположить, что в преддверии Февральской революции К. Патии вряд ли мог написать монархического толка стихотворение о русском царе, и демократически настроенный журнал «Шура» вряд ли мог опубликовать подобное сочинение.