Я страшно не люблю ходить через лагерь, но другого пути нет. Я задыхаюсь от вони, но стараюсь этого не показывать. Завидев меня, заключенные толпой бросаются на колючую проволоку. Они протягивают мне руки с пластиковыми браслетами. На каждом браслете – личный номер. Я не понимаю их слов, но знаю, что каждый кричит, что он уже свое отсидел. Бедняги, они думают, что от меня что-то зависит. Я сортирую дела и составляю списки, но решение-то принимаю не я и даже не капитан Блэр. Будь моя воля, я бы их всех отсюда отправила. Кого в иракскую тюрьму, кого в психушку, по кое-кому плачет лагерь в Гуантанамо Бэй [5] . Но наверняка в этой толпе есть и арестованные по ошибке, и люди, которые сидят только потому, что у нас до их дел руки не дошли.

Слава Богу, лагерь остался позади. Теперь я иду по аллее, обсаженной тополями. Там, в домике, где когда-то жил командующий местным гарнизоном республиканской гвардии, находится штаб разведки. Там ждет меня моя сестра Айрис. Она работает в разведке специалистом по дознанию. Но так как она еще ефрейтор, ей не доверяют вести допрос в одиночку, а сажают набираться ума с кем-нибудь более опытным.

Мы с Айрис близнецы, совершенно одинаковые. Только наша мама умеет нас различать. Я до сих пор не понимаю, как она это делает, но она ни разу не ошиблась. Что до отца, то я сомневаюсь, знает ли он всех своих детей по именам. И то сказать, нас у него сорок человек, почти целый взвод.

Мама у отца – пятая жена из шести. В городке Колорадо-Сити, где мы с Айрис родились, все мужчины имели по нескольку жен сразу. Так жили все, и мы думали, что это нормально [6] . Колорадо-Сити окружен почти со всех сторон пустынями и горами, а на востоке расположена индейская резервация. Мы не были счастливой семьей. Мы вообще не были семьей. Скорее, это был маленький закрытый мирок, полный сплетен, склок и унижений. Мы любили маму, а она любила нас, но никто, кроме нее, нами не интересовался. Впрочем, нет, была еще тетя Маргарет – третья жена отца. Это она помогала нашей маме произвести нас на свет. Роды были тяжелые, после них мама уже не могла иметь детей. Пока мама поправлялась, тетя Маргарет опекала нас и привязалась к нам, тем более что ее дети к тому времени уже выросли. Но потом она заболела и умерла, так и не побывав у врача. Отец считал, что все в руках божьих, и не признавал врачей. Впрочем, для себя он делал исключение – а иначе как объяснить, что старшая жена, тетя Бонни, каждый день делала ему уколы от диабета?

Мама защищала нас, как могла, привозила книжки из библиотеки в соседнем городке, шила новые платья из своих старых (новых платьев нам вообще не полагалось), помогала с домашней работой. Она не сумела избежать участи жены в полигамной семье, но для нас этого не хотела. Благодаря ей, нас не забрали из школы после восьмого класса, как это делалось с большинством девочек в Колорадо-Сити, а разрешили доучиться до одиннадцатого.

Но настал день, когда нам с Айрис было объявлено, что старейшины в церкви приняли решение о нашем браке. Нас собрались выдать замуж в качестве третьей и четвертой жены. Мы лежали на кровати, которую делили всю жизнь, и рыдали от страха. Еще не рассвело, когда в комнату проскользнула мама и присела на нашу кровать.

Она некоторое время смотрела на нас, а потом сказала: «Одевайтесь». Мы с Айрис начали торопливо одеваться, а мама бесшумно металась по комнате, собирая наши рюкзаки. Потом так же тихо извлекла из нижнего ящика комода большой бумажный конверт. Там лежали наши метрики и пачка купюр. «Бегите, девочки. Только держитесь вместе», – сказала она и обняла нас, прижав к груди наши головы. А потом сунула мне в карман еще какую-то бумажку.

Трясясь по горной дороге на попутном грузовике, я вытащила из кармана то, что мама туда положила. Это был написанный от руки адрес убежища для таких, как мы, – девушек, убегающих от полигамного брака. Год назад мама ездила на свадьбу своей сестры в Солт-Лейк-Сити. Видимо, нашла на автостанции листовку и сохранила.

Уже смеркалось, когда мы добрались до убежища. Первую ночь мы провели в офисе на диване, а наутро нас отвезли на специальную квартиру, где жили еще две беглянки. По утрам мы ходили на занятия, а все остальное время не вылезали из библиотеки. Нам надо было столько всего наверстать…

Как-то, выходя из библиотеки, мы наткнулись на армейского вербовщика. Через полчаса все было решено. Где еще нас бесплатно научат полезной специальности, дадут крышу над головой да еще будут платить жалование? Вербовщик – судя по акценту, не местный – честно предупредил, что у нас есть все шансы оказаться в пустыне. Подумаешь, пустыни мы не видели. Мы просили только об одном – чтобы нас направили на одну и ту же базу.

И вот мы оказались в Ираке, в лагере Кэмп-Монро – я как помощник адвоката, а Айрис как специалист по дознанию. Нам посчастливилось оказаться по соседству, так что мы видели друг друга почти каждый день. Помню, когда Айрис впервые пришла в расположение нашей части, переводчик Исса, увидев нас, сказал:

– Какой красивый девушка! И два сразу.

Я отдала папки с личными делами куда следует и отправилась искать Айрис. На рабочем месте ее не оказалось. Я отправилась в жилой корпус и обнаружила Айрис на ее раскладушке, в закутке у окна, завешанного марлей от мух.

– Что, болеешь? – спросила я, присаживаясь на раскладушку.

– Так, отравилась чем-то. Пройдет, ты не волнуйся.

В этом вся Айрис. Сама болеет, а меня же утешает.

– От мамы ничего не слышно?

– Последнее письмо две недели назад было. Ты же знаешь, у них там даже марки на учете… – невесело усмехнулась я.

– Не дело это, – покачала головой Айрис. – Как только вернемся из Ирака, заберем ее к себе.

Мы потрепались немножко, а потом я встала и отправилась в свою часть. Я пересекала залитую асфальтом вертолетную площадку, когда услышала за спиной топот ботинок и мужской голос.