Выходные были потрачены на благоустройство пустых комнат и расстановку мебели, которой нас обеспечил магазин-склад Дивного Фрэнка, расхваленный мистером Митчем, и уже в воскресный вечер мы со спокойной душой разделили ужин в гостиной с мистером Митчем, его дочкой Эшли и миссис Митч – его женой. Как и говорил ранее Клерк, Эшли приходилась мне почти ровесницей. Пару месяцев назад ей стукнуло шестнадцать, и она неистово гордилась, что копилка положенных лет успешно пополнилась очередной монетой возраста. Её ситцевое платье затёрто синего цвета смотрелось старомодно, вещицей, что достали из сундука забытых чердаков. Оно скрадывало скудные задатки женщины в теле темноволосой Эшли. Мраморное, до пошлости бескровное лицо её смотрелось срезанным; за счёт этого щеки зияли, как глубокие впадины; а редкие светлые брови не имели начала, теряясь тонкими дугами в переходе к вискам. Она не любила носить украшений, определённо избегая даже святости золотого креста на груди, и всё, чем довольствовалась – это заколкой давно заботой эпохи, которая содержала её голову в порядке школьной прически. Бесспорно, Эшли не отличалась дивным женственным образом, но имела выправку солдата и весьма походила на мать, которая обладала худым телом и таким же неоспоримым видом офицерских жен. Несмотря на всю деликатную строгость словарного запаса жены дворника, а также позерства в целом, в её маленьких, но располагающих карих глазах томилось тепло, вовлекающее наблюдателя в южные широты её большой и солнечной души. Разговоры перетекали из одного мирного русла в другое, и каждый из участников блестяще успевал справляться с закусками и обязанностью вставить свою реплику. Вели полемику о достопримечательностях Ситтингборна, политических аспектах, а также дошло до обсуждения проблем здоровья, что сильнее всего заинтересовало отца в виду профессиональной деятельности.

После скромного ужина воодушевленный веселой компанией отец, мистер и миссис Митч остались внизу, чтобы сыграть партию– другую в шахматы, а я и Эшли поднялись в мансарду.

– Завтра твой первый день в новой школе. Не боишься? – спросила Эшли, закрывая дверь в комнату.

– Разве есть, чего бояться? Там ведь учатся обыкновенные люди, а не преступники.

Я заняла стул подле окна, роняя настороженный взор за его пределы. Дворы соседних домов, увядающие деревья и блеклые крыши померкли в привычной ночной мгле, и качающиеся ветки насилу заставляли угадывать шум высохших листьев, перебираемых резким порывом ветра. Луна изливала очарование на крыши и очерчивала границы всего того, что населяло город, будь то крепкий ствол каштана, дымоходная труба или черепица, укутанная мраком.

Я снова обратилась лицом к Эшли. Расправив подол помятого платья, она присела на кровать, напротив меня. В её маленьких кофейных глазах таился страх, а руки что-то тревожило, вызывая дрожь.

– Поверь, ты не знаешь, о чем говоришь, Кэти! – возбужденно проговорила она. – Школа представляет собой террариум, где один зверь сменяет другого! И самый опасный из них – учитель физики и химии, Каллен Ферару. Восемь не то десять лет назад он приехал из Румынии вместе с сыном, которого зовут Леонардо. Поговаривают, они закарпатские потомственные колдуны. Никто не смеет пререкаться с Ферару!

Я рассмеялась, ни на минуту не веря услышанному.

– Люди живут фантастичными сплетнями, так интереснее!

Эшли оскорбилась моей некомпетентностью и вспыхнула, точно свеча, зажженная паяльной лампой.

– Да?! В таком случае как объяснить, почему Каллен всегда ходит в одной и той же чёрной мантии, а его сына никто не видел в лицо? Целыми днями нарезая круги по Ситтингборну на мотовездеходе, привезенном из Европы, Лео никогда не снимает шлем. Один этот транспорт вызывает подозрение – в городе такого отродясь не было! Молли Клифтон – кстати, вторая по счету, кого следует опасаться в нашей школе – утверждает, что однажды застала Лео без шлема в районе Юг-стрит. Сплошь и рядом его лицо покрыто кровоточащими язвами и жуткими ожогами. Ей удалось выяснить через своего отца, старшего инспектора Клифтона, что Ферару бежали из Бухареста сразу, как полиция Румынии стала подозревать Каллена в том, что его сын – безликий уродец исключительно по вине отца. Кроме того, мать Лео внезапно исчезла, и до сих пор никто не знает, где она. Все уверены, что Каллен ставил над ней химические опыты, и впоследствии она скончалась.

Эшли содрогнулась, сама не своя от собственного рассказа, а по моей спине пробежался холод. Некогда приветливый город отрезал путь к счастливому началу. Я растерялась, не зная, что ответить. У Эшли не было доказательств, а у меня – желания отстаивать позицию неосведомленности. Я снова взглянула в окно: за верхушками каштанов немым стражем ночи высился безжизненный особняк.

– А в том доме живёт кто-нибудь? – спросила я Эшли, указывая в окно.

– Нет, его построили ещё в начале 20 века, а последними владельцами была семья Ньюман из Брайтона. Двадцать лет тому назад Джон Ньюман – одержимый бесами психиатр, сделал из этого дома психушку, но не простую. Там проходили смертные пытки, а беспомощных здоровых людей превращали в безголосых уродов, от которых до сих пор у жителей Ситтингборна волосы встают дыбом. Но это далеко не последнее, что пугает город. Закончилась та история весьма смутно, поскольку доктор Ньюман и вся его семья погибла при очень сомнительных обстоятельствах. Этот дом проклят, будь уверена!

Моё тело покрылось дрожью, я устремила испуганные глаза в окно, на особняк. После рассказа Эшли он обрёл ещё более чёрные зловещие формы, немыслимые восприятию; под их воздействием человеческая фантазия пускается во все тяжкие представления того, что там происходило.

– Тогда почему его не снесут? – помолчав, спросила я.

– Интересно, кто на такое осмелится?! Тот, кто его тронет – навеки останется несчастным!

Наш волнующий разговор прервал приятный голос миссис Митч, звавший Эшли. Мы вместе спустились вниз. Улыбаясь во весь рот, отец радушно прощался с гостями.

– Авраам, ей-богу, ты жульничал, – досадовал Клерк Митч. – Меня ещё никто не обыгрывал в шахматы!

Я заметила, что напыщенная досада дворника – лишь часть театральный натуры комедианта, в которой заключался весь Клерк Митч. Не важно: злился он – что даже звучит смешно, поскольку он никогда всерьёз не злился – или переживал, но его бледно – карие глаза всегда светились радугой нескончаемого оптимизма.

– В следующий раз такого не повторится, – учтиво рассмеялся отец, пожимая руку неустанного труженника.

– Следующий раз на всю жизнь отобьет у тебя охоту играть с такими профессионалами, как я!

Мистер и миссис Митч дружно рассмеялись и, один одного перебивая, высыпали за дверь, а следом Эшли, желая нам доброй ночи. Мы с папой вернулись в гостиную и собрали грязную посуду со стола. Пока я превращала её в гордость витрины магазинов хрусталя, отец взирал на меня с превеликим интересом.

– Как тебе наши соседи? – спросил он, вытирая тарелки до чистого скрипа и убирая их на полки.

– Милые, только не пьющие совсем.