– Муратов действительно может это сделать? – спросил Мономах, впервые ощутив настоящее беспокойство. – Сократить целое отделение?

– Я все кумекал, стоит ли вас предупреждать, Владимир, – не отвечая на вопрос, продолжил Кайсаров. – Однако кто предупрежден, тот вооружен, верно? Вы не можете повлиять на ситуацию, но по меньшей мере будете понимать, что происходит вокруг. И еще: вам сейчас нужно вести себя предельно осторожно, не давать ни малейшего повода для придирок и взысканий. А вот Муратов… То, что случилось в приемном отделении, доставит вашему главному кое-какие неприятности, и эффект можно усилить при желании. Если мне удастся накопать что-то на Муратова, я могу вернуть в игру ОМР, и для этого мне необходимо знать из первых рук, что делается в вашем учреждении.

Выходя из бара, Мономах поплотнее запахнул пальто: дул пронизывающий ветер, накрапывал противный дождик, небо обложили тяжелые тучи, а на душе у него было и того мрачнее. Он полагал, что его главная проблема – недоверчивый Мартынюк, подозревающий его в причастности к гибели Яны, но, выходит, существует и более серьезная! Мономах проработал на одном месте много лет. В эту больницу его перетащил в свое время бывший главврач, Лаврушин, приглядев талантливого молодого хирурга в Институте имени Вредена и предложив хорошие условия. Он планировал создать специализированное отделение ТОН и искал хороших специалистов. Мономах стал первой ласточкой. И вот теперь все, что они с Лаврушиным с таким тщанием и любовью создавали, грозит рухнуть в один момент!

– Вовка? – услышал он неуверенный вопрос и обернулся. – Мономах?

Перед ним стоял импозантный мужчина в пальто с меховым воротником. «Немного не по сезону, – подумалось Мономаху, – рановато еще». В его лице было что-то знакомое, но он никак не мог сообразить, кто это. Тем не менее только хороший знакомый назвал бы его Мономахом, кличкой, прицепившейся к Владимиру Князеву еще в институте.

– Да Пашка я, Пашка Трубников! – снова заговорил мужчина, приближаясь. – Ну да, понимаю, я потолстел, полысел… А ты вот не изменился, веришь? Я сразу тебя узнал!

– Пашка?! – пробормотал Мономах. Ну разумеется, это был он, только изрядно раздавшийся в плечах и талии! Во время учебы Павел Трубников был худым как щепка, носил длинные волосы и жидкую рыжеватую бороденку, за которую так и подмывало дернуть. Сейчас его лоснящееся довольством и сытостью лицо было чисто выбрито, а шевелюра – вернее, то, что от нее осталось, – коротко подстрижена.

– Какими судьбами? – спросил Мономах. – Ты же вроде в Краснодар переехал?

– Вот, вернулся, как видишь, – пожал плечами Трубников. – Уже пять лет тому. Развелся со Светкой и решил, что меня там ничто не держит. Дети выросли… Слушай, давай внутрь зайдем, что ли?

Мономаху не хотелось возвращаться в бар, где состоялся неприятный разговор с Кайсаровым. Однако тот уже уехал, а стоять на улице под дождем глупо, поэтому Мономах согласился.

– Ну как живешь? – спросил Павел, после того как оба взяли себе пива и приземлились у стойки бара. – Слышал, развелся. Дети?

– Развелся давным-давно, есть сын, – подтвердил Мономах.

– По твоим стопам пошел?

– В некоторой степени. Он стал спортивным врачом.

– А мои вот, представляешь, и слышать не желают о медицинской карьере: говорят, мало бабла! Господи, какие же мы с тобой старорежимные… Или просто – старые?

– Согласен, – криво усмехнулся Мономах. – Ты какими судьбами здесь?

– Тут в больнице мой дядька лежит, в гастроэнтерологии – заходил навестить. А ты?

– Я работаю в этой самой больнице.

– Да ну? Бывает же!

– А ты где?

– В центре. В стоматологическом.

– Где, прости? – изумился Мономах. – Ты же гинеколог!

– Был раньше. Потом, видишь ли, как и детки мои, осознал с опозданием, что надо что-то менять в жизни, а то она пройдет, а я так и буду сидеть и ждать у моря погоды.

– Так ты бизнесом занялся, что ли?

– Переквалифицировался. Работаю стоматологом-гигиенистом, веришь? Деньги хорошие и, что немаловажно, смотреть бабам в рот гораздо приятнее, нежели в… ну, ты понимаешь! Проведя пятнадцать лет в гинекологии, я стал ловить себя на мысли, что начал ненавидеть женщин. Надо было срочно что-то делать, и я нашел выход. Вот, собственно, так все и получилось!

– Если тебя все устраивает, то и ладно, – пожал плечами Мономах. – Работа должна приносить удовлетворение, иначе она доставляет одни проблемы.

– У тебя неприятности?

– С чего ты взял?

– Ну, ты так это сказал…

– У меня все прекрасно.

– Тогда предлагаю встретиться и посидеть как следует – не «на одной ноге», а по-человечески. Ты как?

– Я не против. Вот мой телефон, звони, – Мономах протянул визитку.

Минут через пятнадцать бывшие однокашники распрощались. Ловя машину на перекрестке, Мономах думал о том, как странно встречать знакомых спустя долгое время: после того как они кратко рассказывают друг другу о произошедших в жизни изменениях, тем для продолжения беседы практически не остается! Честно говоря, он не жаждал новой встречи с Павлом Трубниковым и надеялся, что и тот придерживается того же мнения, предложив созвониться лишь для галочки. Мономах работал так много, что не имел возможности видеться даже с близкими друзьями – просто счастье, что лучший друг, патолог Иван Гурнов, работает в той же больнице. Так с какой стати делать исключение для Павла, дружба с которым завершилась в тот самый момент, когда они окончили мед? Да и дружбы-то особой не было – так, тусня в общей компании…