Одесса, октябрь 1920 г.

Публикацию текста поэмы Юрия Олеши «Беатриче» И. Панченко осуществила в следующих изданиях:

– Публикация поэмы Юрия Олеши «Беатриче» и вступительная статья в журнале «Collegium» (1994. № 1. С. 157–158).

– Неизвестный Олеша. Публикация поэмы Юрия Олеши «Беатриче» и вступительная статья в журнале «Побережье» (1999. № 8. С. 170–173).

Вспоминая гимназические годы, Юрий Олеша связывает своё первое, неизгладимое ощущение «что такое стихи» с именем Александра Блока. Он пишет о «чистом восхищении» Блоком, которое пережил тогда. О восхищении «розами, рыцарями, Равенной, благовещением – всем, что вплыло в душу после знакомства с Блоком». [183]

Было не только восхищение. Подражание блоковским интонациям, блоковским сиренево-синим краскам, эпитетам легко угадывается в самых ранних стихах Олеши из его сохранившегося юношеского альбома «Виноградные чаши» (1915):

(«Зима»). [184]

(«В степи»). [185]

«Бледный небосклон», «Бледная луна», «тумана флер», «туманный» – подобные образы мы встречаем в стихах Юрия Олеши и в 1917, и в 1918 году («Сиреневое рондо», «Бульвар», «Майские стихи». [186] «Эпитет "бледный" остаётся одним из любимых в поэзии А. Блока», – писал исследователь В. Альфонсов. [187] Героини его стихов ещё долго будут сохранять сходство с блоковской Незнакомкой. Так, от взгляда на Бьянку («Двор короля поэтов») у Принца «сердце замерло в таинственной печали», потому что она – «Никто», не столько реальное лицо, сколько воплощение призрачного желанного Идеала:

Но сходство образов Олеши с блоковскими – лишь изобразительное, внешнее. «Стихи должны соответствовать мечтам о любви. И только это соответствие я и усматривал в Блоке», [189] – вспоминал Олеша о себе, семнадцатилетнем. Сущностное, философское осмысление жизни, способность увидеть, как говорил Олеша, «середину вещей» пришли позднее.

Юношеская неопытность, отсутствие своего поэтического стиля делали Юрия Олешу легко зависимым от модных тогда в его кругу корифеев. Ранний Олеша подражает не только Блоку, но и Брюсову, Гумилёву, Северянину:

(«Гасконь»)

(«Письмо истеричной женщины»)

Это был в жизни Олеши период интенсивной литературной учёбы, частых неудач, прозрачных, порой наивных претензий на оригинальность («соличится сердце, как небо, нотами только что спетыми», «Шёлковым газом – одеколонным оазом», «жентильные года!..» и т. п.) Это была дань запоздалой моде «на декадентов», царившей в одесских литературных кружках «Зелёная лампа» (1918), «Коммуна поэтов» (1919), «Коллектив поэтов» (1920).

В годы творческой зрелости Юрий Олеша очень критически относился к своим ранним литературным опытам: «Стих был с "гумилятиной"», [192] «Я писал под Игоря Северянина, манерно, глупо-изысканно». [193] Вместе с тем суровая оценка собственных подражательных стихов «под…» не исключала благодарной приверженности Олеши к талантливым поэтам-модернистам начала XX века. Как свидетельствует Олеша в книге «Ни дня без строчки», влюблённость в «небывалую» поэзию Бодлера, Блока, Мандельштама, Ахматовой, Шенгели, Волошина и других он пронёс через всю жизнь. [194] В каждом из них он ценил художника-мастера. Литературные ориентации Олеши менялись, но у поэтов-мастеров он всегда учился точности слова и образа, приёмам романтического «пересоздания» действительности, метафорическому видению вещей – всему тому, что впоследствии станет качествами собственного стиля писателя.

Революция открыла Юрию Олеше «глаза на мир», помогла ощутить узость своего поэтического диапазона. «Если бы не произошла революция, был бы я эстетствующим писателем», [195] – признавался он. Опыт эпохи гражданской войны, работа в революционных одесских изданиях изменили содержание поэзии Юрия Олеши, усилили публицистическое начало в его творчестве («Кровь на памятнике», [196] «Пушкину – Первое мая», [197] «Пятый год», [198] и др., способствовали проявлению, пусть пока схематичных и декларативных, стихов на революционную тему («Большевики», [199] «Памяти Энгельса» [200] и др.).