При такой «генетической» близости, которую критики находили между Буниным и Пушкиным (хотя эти оценки не вмещали зрелое и позднее оригинальное творчество Бунина), Бунин, разумеется, не писал, подобно некоторым скороспелым авторам, легковесных виршей на пушкинские темы, но и он не мог с горечью не обратиться к величайшему национальному авторитету. В «Окаянных днях» есть запись от 7 марта 1918 года: «Шли ночью по Тверскому бульвару: горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным с просветом небом, точно опять говорит: «Боже, как грустна моя Россия!». [179]

Помимо обращения к памятнику Пушкина, и Бунин, и Олеша посвятили многозначительные строки статуе Екатерины II.

В тех же «Окаянных днях» (запись 17 апреля 1919 г.) находим краткую, лаконичную картину, выразительно фиксирующую душевное состояние Бунина при взгляде на одесский памятник Екатерины II: «Перед вечером был на Екатерининской площади. Мрачно, мокро, памятник Екатерины с головы до ног закутан, забинтован грязными, мокрыми тряпками, увит верёвками и залеплен красными деревянными звёздами. А против памятника чрезвычайка (ЧК – И. П.), в мокром асфальте жидкой кровью текут отражения от красных флагов, обвисших от дождя и особенно паскудных». [180]

Процитирую стихотворение Юрия Олеши, чтобы потом сравнить оба произведения:

Очевидно, что свою картину памятника Екатерине Олеша, будучи тогда во власти юношеской веры и слепоты, нарисовал романтическими красками. Он использовал патетические интонации. То, что для Бунина – «мокрые грязные тряпки», которыми памятник Екатерины «с головы до ног закутан, забинтован», то для Олеши превратилось в символический красный флаг, которым накрыли голову статуи, в красивый «пурпур», который, «точно кровь, стекает вниз по бронзовому телу».

«Тень Марата», которая встает «над трупом обезглавленной царицы» в стихотворении Олеши, – штрих к метафорическому оживлению статуи Екатерины и ее условной «казни», очевидно, ассоциирующейся с казнью французского короля Людовика XVI (1793). Олеша искал опору в мировой истории. В дни Октябрьского переворота он придавал преувеличенное значение Французской революции, не догадываясь, что якобинский террор послужит примером для развязывания жестокого «красного террора» в его стране.

Бунин видел глубже. В «Окаянных днях» он не скрывает злой иронии, когда пишет о вождях и Французской, и Октябрьской революций, рассматривая их в одном ряду: «Как раз читаю Ленотра, Сен-Жюста, Робеспьера, Кутона… Ленина, Троцкого, Дзержинского… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи». [182]

Образ «жидкой крови», присутствующий и у Бунина, наполнен иным смыслом. Олеша изображает символическое действо, символический жест народа, полный, по его мнению, глубокого смысла: «за кровь пролитую бескровная расплата». У Бунина «забинтованная», «увитая веревками, залепленная красными деревянными звездами» Екатерина предстает насильственно плененной, у Олеши – ритуально «казнённой» много лет спустя, как он считал, по справедливости. Бунин с присущей ему зоркостью замечает: «А против памятника – чрезвычайка». Вслед за этим замечанием следует: «…в мокром асфальте жидкой кровью текут отражения от красных флагов, обвисших от дождя и особенно паскудных». Для Бунина оба образа – «чрезвычайка» и «жидкая кровь», – в ту ночь это ещё только кровь отражений фонаря, – тоже символичны, тесно связаны между собой, потому что он не верит в «бескровные расплаты» революционных потрясений. Бунин, в отличие от восторженного Олеши, в рождающемся мире остро ощущал угрозу.

Анализ стихотворений Олеши и фрагментов из дневника Бунина «Окаянные дни», затрагивающих скульптурную тему, показывает, что эти произведения, возникшие в одном временном и географическом пространстве, опираются на одни и те же культурные (Пушкин) и исторические (Французская революция, Марат, Кутон, Екатерина Великая и др.) ассоциации. Подобное сравнение демонстрирует весьма различные интерпретации событий в России, обнажает всё несходство мировоззрений писателей в 1917–1920 годах.

В произведениях Бунина и Олеши не возникают образы оживающих или губительных статуй, памятники остаются неподвижными. Скульптуры описаны в контексте радикальных изменений в политической жизни страны. Вместе с тем и Бунин, и Олеша оставались тесно связанными с традициями классической русской литературы XVIII–XIX веков, в том числе с той из них, которая развивала скульптурную тематику и сохраняла в трансформированном виде прапамять мирового древнего мифологического наследия. И хотя Олеша (вслед за Кирилловым, вслед за Маяковским и другими фрондирующими тогда авторами) декларировал – с чужого голоса необходимость полного разрыва со «старым искусством», в своей литературной практике он оставался с теми писателями, которые в художественных целях использовали традиционные классические средства. А сами эти художественные средства (в том числе и статуарная символика), как и многие другие каноны искусства, по своей сути, оказались более значительными, высокими, живучими, чем та или иная политическая идеология.

Во взвихренной России, в эпоху социальных потрясений Юрий Олеша и Иван Бунин интуитивно почувствовали необходимость опереться на классическую традицию, обращение к которой помогает ощутить, что незыблемые законы искусства соединяют художника с вечностью.

Краткий вариант статьи И. Панченко увидел свет в форме тезисов к докладу «Олеша и Бунин: Параллели» в сборнике тезисов конференции Американской Ассоциации славистов и преподавателей языков стран Восточной Европы (AATSEEL): Program of the 2008 Annual Meeting. Материалы международной конференции AATSEEL. Сан-Франциско. 27–30 декабря 2008 г. С. 92–93.