Однажды Зойкин Санька бросил спичку. Ежевика яростно вспыхнула. Дворовая общественность в лице пенсионера Семен Семеныча Едренкина, за глаза прозываемого Едрен Едренычем Семенкиным, распалявшаяся по мере тушения пожара и уж совсем расходившаяся после того, как огонь погас, воздымала подагрические руки над помертвелым Санькой: поджог! вредитель! взрывы!.. Сама Зойка, собрав на груди кофту в худой кулак, беспомощно оглядывалась. Вился над угольями голубой дымок. Причитая и охая, Зойка потащила Саньку пороть, и было слышно, как он орал. Едрен Едреныч вещал о детской преступности. Я побрел на пепелище и долго трепал пепел палкой, ища закоптелые стеклышки и камни. Пахло гарью…

За неистребимой ежевикой (птица Феникс была, а не ежевика, – на будущий год разрослась пуще прежнего), штакетником и проездом на одну легковую машину стоял другой дом – окна в окна к нашему. Был он такой же желтый, но не в три, а в два этажа. Он назывался тот дом. А двор его – тот двор.

Тот двор казался уютней, чем наш, – меньше и зеленее. Кроме того, он не был асфальтирован, и поэтому в том дворе можно было пускать банку.

Все на свете знают, как пускают банку. Берется пустая консервная банка-жестянка из-под венгерского горошка. Годятся также банки из-под свиной тушенки, кабачковой икры и сливового компота. Остерегайтесь лишь банок из-под сгущенного молока – эти мелковаты. Вообще, чем больше банка, тем лучше. В донышке – прямо по центру – пробивается дырка гвоздем или другим подходящим предметом. Затем в земле делается лунка. В лунку наливается вода и кладется кусочек карбида; сверху лунка накрывается банкой. Карбид шипит внутри, а из дырки остро и приятно пахнет ацетиленом. Банка крепко вжимается в землю, чтобы газ не уходил даром. На конец длинной палки наматывается клок бумаги. Поджигается. Затем ты издалека… с опаской… тянешься огнем…

Пах!!!

Артиллерийский хлопок – и банка выстреливает до самой крыши!.. зависает… а потом падает вниз, крутясь, сверкая луженым исподом и дружелюбно посвистывая.

Между прочим, она даже может уйти в точку, то есть так высоко, что нельзя понять, банка болтается в синем небе или просто мусоринка в глазу. Но на это нужна особая удача, особое умение. Это искусство. Банку в точку с кондачка не пустишь.

Вот, например, дырка в банке. Вроде бы простая вещь. Чего там? Приставил гвоздь, потом как дал кирпичом – и вся недолга. А вот и нет. Например, если гвоздь толстый, а ударил слишком сильно – тогда и дырка велика. Газ выходит даром, хлопок хоть и есть – да не тот… короче говоря, как ни старайся, никогда не пустить такую банку в точку. Изволь, иди, ковыряйся в мусоре, ищи другую банку – ведь эта-то уже никуда не годится.

А если дырка мала, то банка и вовсе не летит, а только загорается над ней тонкий стебелек голубого химического пламени – и мирно горит, помаргивая. Задувай, снова бери палку, с опаской тянись, ожидая взрыва и выстрела… и опять вместо этого язычок слабенького огня появляется над отверстием… Ну что ты будешь делать!

Я уже хотел заняться увеличением дырки, но тут Пашка увидел, как я мучаюсь с этим неугомонным огоньком. «Дай!» – сказал Пашка. Я дал. Пашка осторожно дотянулся огнем до банки: пок! – фитилек. Снова: пок! – фитилек. Пок! – фитилек. Он отложил палку и стал зажигать просто спичкой: пок! – фитилек. Пок! – фитилек…

Мы смирились. В конце концов, это тоже было достаточно красиво – стройный цветочек голубого пламени. Пашка тушил и зажигал снова, мы любовались им и наслаждались запахом ацетилена и совершенно уже забыли о том, что банки иногда летают, и я дул, а Пашка опять зажигал, как вдруг пространство лопнуло, рассыпавшись розовыми звездочками – и банка, добротная банка из-под венгерского зеленого горошка, стрельнув, угодила ему прямо в лоб.

Я невольно зажмурился, а когда раскрыл глаза, Пашка тючком валялся на земле. Облекшая мою голову вата постепенно тончала. «Пашка!» – сказал я совершенно чужим голосом. Пашка не пошевелился. Я схватил проклятую банку и полетел за водой. Когда я вернулся, он, слава богу, уже сидел, мутно озираясь. Под глазами наливались кровоподтеки, а на лбу полукругом, будто козырек фуражки, багровел отпечаток дна. «В точку ушла?» – спросил он и почему-то икнул. «Ну да, – сказал я. – В точку».

Пашка ненадолго стал героем. До самого вечера весь двор рассуждал вот на какую тему: если банка стукнула по лбу, то почему синяки под глазами? И пришел к выводу: а если б стукнула сильней, то, пожалуй, глаза бы и совсем выскочили.

Двор наш зарос вишней и чинарой, но только глупый, близорукий и бестолковый человек, за которого на воскресном кону не поставили бы и трех сплющенных железных пробок от пива, скажет, будто эти деревья на самом деле – вишня и чинара. Нет. Деревья познания Добра и Зла росли в нашем дворе. Именно поэтому осенью, когда жгут палый лист с этих деревьев и пестрые груды медленно истекают горьким сизым дымом, так щемит сердце.

Под одним из них, в укромном местечке, зарешеченном тенью, в земле, полной червяков и жирных личинок, было решено устроить клад. Учредителями клада были Валера Хазаров и я.

Собственно говоря, я не хотел прятать клады – напротив, я страстно хотел находить их. Закрыв зачитанный «Остров сокровищ» и засыпая, я видел комья земли, заступы, скребущие сухую глину… я слышал скрежетание железа, глухие удары и негромкие голоса… и, наконец, звучали в моих ушах ликующие вопли кладоискателей.

Но ведь чтобы выкопать клад, надо, чтобы кто-нибудь его зарыл!