Вот черт!

Мое разбитое сердце хочет поцеловать Томаса, и тогда ему станет легче. Глупое сердце идиотки.

Облизнувшись, я смотрю на его. Я хочу пососать эти сердито искривленные губы, с силой втянуть в рот и пройтись зубами, и делать так до тех пор, пока гнев не потухнет, и останется лишь огонь.

Мое влажное дыхание делает воздух вокруг нас гуще и тяжелей. На его шее я вижу ритмично бьющийся пульс — в такт моему сердцу. Я хочу втянуть в рот и этот участок кожи — чтобы успокоить. Хочу вытянуть боль из его сердца.

Боже, я сошла с ума. Совершенно спятила.

Во рту становится сухо, а между ног совсем наоборот. В животе все оживает, но в каком-то неправильном смысле, в грязном.

— Мне пора, — тяжело дыша, как дурочка, я поднимаю глаза и смотрю на Томаса. Его взгляд опаляет. Он жжет даже сквозь одежду. Его сжатые зубы в сочетании с раздувшимися ноздрями пугают. Это раненое животное готово убивать.

Сглотнув слюну, я начинаю пятиться назад. В этой напряженной тишине валяющийся на полу документ хрустнул под моими ногами, словно выстрел.

— Писать стихи — это не для всех, мисс Робинсон, — говорит Томас, когда я уже почти дошла до двери. — На это требуется определенная глубина души, определенная чуткость, если хотите. На это способны редкие люди. Знать свои пределы и вовремя сдаться — это хорошо.

Я не понимаю, издевается ли он или говорит правду, но у меня нет сил разобраться в этом. Моя похоть делает меня глупой. Гораздо более глупой, чем обычно.

— Спасибо за совет, профессор, — повернувшись к нему, говорю я. — Но с поверхности глубину никак не увидеть. Иногда только погружение даст понять, слишком ли глубоко или в меру.

Мы молча смотрим друг на друга. Не знаю, что он сейчас во мне видит. В то время как я вижу его несчастье. Вижу, как он пытается поймать ускользающее — свою жену. Что он идет вслед за ней, как я за Калебом.

То стихотворение я написала для тебя.

Скрипнув зубами, Томас возвращается за стол. Его стул издает скрежещущий звук, когда он садится и начинает перебирать документы.

Я поворачиваюсь лицом к двери. Рядом с лампой, которую хотела запустить в него, лежит книга в черной гладкой обложке. Я была слишком зла, чтобы ее сразу заметить. Это та же книга, что была в магазине — «Фрагменты речи влюбленного» Ролана Барта, — вот только эта старая и потрепанная.

Незаметно схватив книгу, я прижимаю ее к груди и ухожу.

Сидя на кровати и слушая в наушниках голос Ланы, я открываю украденную книгу. Внутри надпись, сделанная почерком с завитушками.

«Томасу. Надеюсь, тебе понравится прочитать (снова) это произведение, которое ни один здравомыслящий человек не в силах понять. С любовью, Хэдли».

Я провожу пальцем по смазанным чернилам и представляю различные сценарии. Сочиняю историю, в которой Хэдли и Томас встречаются уже год, и вот у него день рождения. Хэдли дарит ему любимую книгу, которую он уже читал бесчисленное множество раз. Он удивлен и рад, и целует ее, будто это она самый драгоценный подарок. Я представляю нежные и мягкие поцелуи. Поцелуи, достойные королевы — не те, которые я хочу и которых, видимо, заслуживаю: грубые, грязные, лихорадочные и мокрые.

Вздохнув, я сосредотачиваюсь на пожелтевших страницах и листаю их. Время от времени останавливаюсь, когда вижу подчеркнутый пассаж или написанное слово. Агония. Пыл. Страсть. Одиночество. Разрушение. Распад. Ожог. Бессонница.

Слова написаны четким и ровным почерком — под стать Томасу. Но на кончике буквы «с» еле заметный завиток, делающий его самого игривым и даже мягким. Я хочу прикасаться к его словам, провести по ним языком.

И тут мое сердце перестает биться.

Без взаимности.

Эти два слова написаны рядом с отрывком, подчеркнутым жирными черными линиями. В нем говорится, что безответно влюбленный — это тот, кто ждет. Он ждет и ждет, а потом еще и еще. Он отбрасывает в сторону важнейшие моменты собственной жизни, позволяя им рассеяться по ветру, как и самому себе, и все это ради трех слов. Я тебя люблю. Он отчаян и одинок, как по собственному выбору, так и вследствие обстоятельств.

История моей жизни, аккуратно уложенная в это описание.

У нас с Томасом похожие ситуации. Попали мы в них разными путями, но судьбы теперь у нас одинаковые.

Я смотрю на часы: начало двенадцатого. Встаю, надеваю свою многочисленную зимнюю одежду и выхожу. Я иду туда, где была прошлой ночью. Я нарушительница.

Снова.

Должна признаться: после встречи с Хэдли и Томасом в кафе, я наблюдала за ним… в его доме… ночью, в окно.

Знаю, что это плохо. И почти тянет на преступление. Похоже на психоз. И сталкинг. Если Томас узнает, он меня убьет. Если узнает Кара, она наделает в штаны. Поэтому им я никогда не скажу. И заберу этот секрет с собой в могилу.