Я так увлеклась чтением дискуссии про важность пустого места в стихах — как оказалось, это так же важно, как и сами слова, — что меня застал врасплох аромат шоколада с ноткой каких-то специй.

Когда вижу, что Томас сверлит меня взглядом, моим пальцам становится жарко. В одной руке он держит кружку кофе и бумажный пакет с какой-то выпечкой, но самое сногсшибательное в его облике — это сидящий спиной к нему в рюкзаке ребенок. Ники дергает ножками и, пожевывая кулачок, смотрит по сторонам, в то время как рука Томаса лежит на его животе, словно защищая.

Господи боже, до чего же сексуален этот мужчина.

Томас смотрит на мою книгу, которую я незаметно пытаюсь придвинуть к себе. Но ставит кружку и пакет на стол и, придерживая Ники, наклоняется вернуть ее на середину стола.

Ухмыляясь, он пронзает меня взглядом.

— Чем занимаешься?

— Ничем, — ворчу я и пытаюсь выхватить книгу, но его рука как камень. — Отпусти.

Он отпускает книгу, и меня отбрасывает на спинку стула, в ответ на что раздается его мягкий смешок. После чего Томас садится за мой столик. Я не могу перестать смотреть на то, как умело он держит Ники, осторожно прижимая его к своей груди.

К груди, которую вчера вечером я лицезрела голую.

Не думай об этом.

Но бессовестное сердце не слушается, и меня атакуют воспоминания о вчерашней вылазке. Я поджимаю губы. Если не буду осторожной, не удержусь и сболтну. А Томас не должен узнать, что я видела его. Никогда.

Сделав глоток кофе, он выуживает из пакета шоколадный круассан.

— Любимая еда? — спрашиваю я, думая о его восхитительном запахе.

— Ага, очень. И на случай если тебе вдруг интересно… — он откусывает от круассана, — шоколадом я никогда не делюсь.

Я наблюдаю за плавными движениями его челюсти, когда он жует, и адамова яблока, когда глотает. Такие обычные действия, он делает их несколько раз за день, но для меня они необычные. Они позволяют заглянуть в его повседневность.

Как будто я еще недостаточно заглядывала. Чувствуя отвращение к самой себе, я опускаю взгляд.

Томас берет книгу и читает название, непревзойденно скрывая эмоции.

— «Становление поэта».

Теперь мне стыдно вдвойне. Я не хочу, чтобы он видел, как я стараюсь изо всех сил и как сильно меня ранили его слова во время занятий.

— Можно мне книгу назад? Я тут работаю.

Я забираю книгу — вернее, он ее отпускает и бросает на меня игривый взгляд.

— Но ты ведь сказала, что ничем не занимаешься.

В ответ на его ребячество я закатываю глаза.

— Вообще-то, я соврала.

— Врать плохая привычка, мисс Робинсон, — заявляет он тоном, уже совсем не похожим на ребяческий. — Из-за нее можно попасть в беду.

— Думаю, с небольшой бедой я управлюсь, профессор Абрамс.

Он молча пьет кофе и задумчиво меня разглядывает. Сама не верю, что говорю, но мне хочется, чтобы он ушел. За пару дней я столько раз преступила закон, что без румянца по всему телу смотреть на него не могу. Уверена, я сейчас похожа на помидор, но я их даже не люблю, особенно в гамбургере. И всегда отдавала их Калебу.

Он знает. Томас знает, что я видела его вчера.

— Я заставляю тебя нервничать, Лейла?

— Нет, — я усмехаюсь — или только пытаюсь, и звук получается скрипучим и визгливым.

— Угу, что-то сомневаюсь, — бормочет он и снова делает глоток. — Ты уже успела что-то сделать?

— Что? Нет, — быстро говорю я, рассеянно листая книгу. — Послушай, не мог бы ты уйти? Я работаю.

— Как ты можешь тут что-то делать? Здесь слишком громко.

— А мне нравится. Напоминает о доме, — бормочу я.

— И где же ты жила, на детской площадке?

— Нет. В Нью-Йорке.

После моего ответа Томас становится серьезным, а вокруг глаз исчезают морщинки, когда он изучающе на меня смотрит. Замечательно, я схлопотала еще более внимательное разглядывание. Мне стоит сказать ему, что пытки пора прекращать. Почему я не могу быть нормальной и скрытной?

Научись скрывать свои чувства, Лейла. Научись!

— Тебе не хватает шума большого города, — делает вывод он и прерывает мой внутренний монолог. Я неохотно киваю. После еще одного глотка кофе Томас добавляет: — Мне тоже.

От его откровения я едва успеваю подавить удивленный вздох. Я потрясена, что он решил поделиться со мной чем-то личным. И теперь в довесок к смущению по поводу вечерних приключений я ощущаю себя совершенно сбитой с толку.

— Что? — спрашивает он.

— Ты… Ты такой странный, — в ответ он приподнимает одну бровь. — Нет, правда. Почему ты со мной такой добрый?

— Я всегда такой.

— Ничего подобного. Ты меня ненавидишь. И всегда смотришь на меня убийственным взглядом, будто я повинна… не знаю… в терроризме или глобальном потеплении, или в чем-то еще.