Процитированное выше перлюстрированное письмо от 24 февраля 1902 г. принадлежало студенту, занятому, и очевидно давно, нелегальной деятельностью. Письмо адресовалось в немецкий Шарлоттенбург, район Берлина, довольно часто упоминавшийся в нелегальной переписке. Среди прочих подробностей в нем сообщалось о многочисленных арестах среди студенчества, унылых настроениях в среде оппозиционных деятелей, распространившихся в высших учебных заведениях секретных агентах полиции: «…в Горном один студент Б. выдал жандармерии 25 человек. Его судили профессора и студенты, и он исключен без права поступления во все учебные заведения России» [186] . Возможно, студент выдавал желаемое за действительное, поскольку в следующем абзаце он живописует, как в Бутырской тюрьме арестованные студенты «издают 4 газеты, довольно приличного содержания». Удивительное содержание перлюстрированного письма резюмировалось не менее удивительной резолюцией заведующего Особым отделом Л. А. Ратаева: «Это очень серьезное письмо. Автор очевидно (выделено автором статьи. – С.М.) нелегальный. Поскорее вытребовать письмо, надо послать в Москву для соображений по почерку. Выяснить германский адрес» [187] . Несмотря на то, что в письме содержалась фамилия московского знакомого автора (Быков), в архиве нет сведений о том, удалось ли задержать информированного студента.

Похожая история произошла с еще одним перлюстрированным письмом из Москвы во Фрайбург от 26 октября 1902 г. на имя Маркузе, написанным, по всей видимости, студентом. Автор сетовал, что «функции полиции и Университета перепутались», «выдача оканчивающим Университет зачетных свидетельств производится обер-полицмейстером, ректор же у себя в кабинете арестовывает при помощи сыщиков студента и отправляет его в охранку» [188] . Резолюция Зубатова была краткой: «Кто это». Письмом заинтересовался исполняющий должность директора Департамента полиции А. А. Лопухин, предлагавший Зубатову «выяснить негласным путем личность автора означенного письма». Однако 17 марта 1903 г. Зубатов отчитывался: «Автора корреспонденции на имя Маркузе выяснить до сего времени не представилось возможным» [189] .

Лаконичная резолюция не предусматривала отчета о проделанной работе, анализа причин неудачи сыска в отношении анонимного автора. Таким образом, руководство Департамента не могло судить том, какая работа была проделана в этом направлении и была ли проделана вообще.

Письма отразили тенденцию глубокого проникновения политической полиции и ее агентов в университетскую среду за несколько лет до Первой революции в России. Атмосфера всеобщей подозрительности и страха, недоверия и презрения к полиции заставляла профессуру и студентов объединяться и принимать меры против распространения секретных агентов полиции в аудиториях. Многочисленные аресты студентов значительно усложняли работу агентов Зубатова в университетах, краеугольным камнем которой были негласный надзор и осведомительская деятельность.

В оценках тайных агентов полиции С. В. Зубатов неизменно благожелателен, тогда как Л. П. Меньщиков с трудом сдерживает сарказм и мизантропию. Диаметрально противоположные отзывы объясняются не только разным отношением одного и другого к эксперименту по легализации рабочего движения, но, как видится, и противоположным восприятием людей: увлекающийся, творчески настроенный, оптимистичный Зубатов приписывал своим сотрудникам качества, которые не были им присущи, в то время как Меньщиков, злобствуя и критикуя, тотально отказывал рабочим в способностях к оперативной работе. Ниже приведен краткий очерк о главных учениках и помощниках начальника Московского охранного отделения.

М. А. Афанасьев, председатель Общества взаимопомощи

О председателе Общества взаимопомощи рабочих в механическом производстве модельщике Михаиле Афанасьевиче Афанасьеве Меньщиков писал следующее: «…московский мещанин Кузнечной слободы, был б июля 1896 года арестован по рабочему кружку Колокольникова. У Афанасьева нашли нелегальную литературу, но в виду откровенных показаний через неделю освободили» [190] . За этими сухими полуофициальными фразами скрывалась история завербования одного из самых талантливых в будущем агентов Зубатова.

Далее Меньщиков сообщал о первых успехах Афанасьева на фронте борьбы с распространением оппозиции: «Будучи привлечен к дознанию в 1889 году, Афанасьев на допросе в Московском РЖУ дал уличающие Ольгу Смидович показаниям [191] . В начале XX в. этого было достаточно, чтобы выдвинуться на заметные позиции в сыскном деле.

С течением времени контакты между Зубатовым и Афанасьевым расширились, что повлияло на назначение последнего председателем Общества взаимопомощи рабочих в механическом производстве. Меньщиков писал, что уже с 1900 г. Афанасьев выступил его организатором. Он председательствовал на общих и районных собраниях, имел непосредственные контакты с преподавателями и лекторами рабочих, представителями полиции.

Интересно, что в самом начале эксперимента по легализации рабочего движения, в феврале 1901 г., Афанасьева снова арестовали за то, что он «добывал от рабочих сведения по вопросным листкам, разбрасывал воззвания» [192] . По всей видимости, это были обычные мероприятия по привлечению рабочих в общества взаимопомощи, но личностью рабочего-агента заинтересовалось Министерство юстиции, сообщившее прокурору Московской судебной палаты о желательности помещения Афанасьева в одиночную камеру в Санкт-Петербурге сроком на шесть месяцев. Эта информация изложена в справке на имя «мещанина Михаила Афанасьевича Афанасьева», поверх текста которой росчерком синего карандаша было написано: «Не надо переводить (подчеркнуто двумя чертами. – С.М.), прошу пересмотреть». Далее простым карандашом: «Просить Ратаева спешно (с Зубатовым), чтобы он рекомендовал Афанасьеву по истечении одного месяца заключения – подать прошение о помиловании. По получении прошения снестись с Министерством юстиции о помиловании» [193] .

Эта загадочная история позволяет выдвинуть две гипотезы: во-первых, в феврале 1901 г. у наиболее активных секретных сотрудников Зубатова в рабочей среде могли быть проблемы с различными учреждениями правительственной власти; во-вторых, уже зимой и ранней весной 1901 г. Афанасьев был настолько важен для легального рабочего движения и политического сыска, что за него брались ходатайствовать представители высших эшелонов Департамента полиции. После того, как дело было передано в Департамент полиции, ему было объявлено, что «на основании Высочайшего повеления, последовавшего в 21 день марта 1901 года, в разрешении дознания по обвинению его в государственном преступлении, он, Афанасьев, подлежит, взамен определенным ему Высочайшим повелением 28 февраля 1901 года шестимесячного тюремного заключения, надзору полиции в избранном месте жительства на 1 год, считая срок с 28 февраля 1901 г.» [194] .