Уверены, что семнадцать поднимутся на крыло.

У Ашк - ледяные пальцы, ладони серпы лелеют,

у Йинка - глаза прикрыты, он знает - время пришло.

Вернулись - во имя древней Богини судьбы и смерти,

вернулись на крыльях ночи, сокрытые от молвы.

Когда-то - птенцы-изгои, такие, как эти дети,

прожили до этой ночи в далеких лесах живых.

Обряды вести не Йинку, он смотрит, как Ашк смеется -

Богиня решит воплотиться в ладонях одной из жриц.

Струятся черные косы, и кровь по ладоням льется -

чертила намедни шрамы, чтоб кровь убегала вниз.

Серпами кривыми когти - пускай не былые леи,

но росчерки их глубоки, и росчерки их ровны.

Судьба по ладоням льется, танцуют черные змеи,

глаза у нее - провалы, и крылья ее темны.

Ладони ее в перчатках багряных оттенков крови,

Ладони взлетают в небо, стальные, как плоть меча.

Крик Скашь разрезает тени, узоры вокруг багровы,

Погибель летит к поселкам быстрей, чем удар бича.

2.

В отвар из тимьяна с мятой добавить щепотку перца.

Получится слишком горькой и пряной такая смесь.

Горячая примесь тени в лазурных глазах младенцев.

Хранится былая раса в крови у рожденных здесь.

Детей черноглазых сонмы рождаются в разных семьях,

родившие их отныне навек себя проклянут.

До самой безлунной ночи проклятое злое семя

растет - до закланья дети семь лет на земле живут.

Семь лет собирают беды, семь лет собирают горе,

Чтоб жить без несчастий людям - все правила хороши.

Жрецы говорят проклятым - костер живой чудотворен,

Костер отпускает искры очищенной их души.

Вернувшимся на рассвете родителям их, свободным

отныне от всех проклятий, жрецы принесут дары...

Летит над поселком ветер, и ветер летит - холодный,

И в холоде том начало веселой и злой игры.

В поселке не спят, тревожась, и шепчут - «Наш Отче Светел,

возносим тебе мы требу, о счастьи Тебя моля,

чтоб в огненном предрассветьи птенцы превратились в пепел,

чтоб черным и сладким пеплом удобрили нам поля».

Птенцы поднимают веки, в глазах их темно и буйно,

встают, отвечая ветру - семнадцать птенцов кричат.

Проклятие Скашь буянит в ночной заоконной буре,

В бурлящей крови горячей снимая с птенцов печать.

В поселке темно и страшно, глаза у людей закрыты,

стекают рдяные капли по острым, как клюв, ножам.

Они ничего не успеют, чужие отцы убиты,

и матери не успеют от мести птенцов бежать.

Огонь от случайной искры, дома в огне догорают,

идет по дороге птица проклятьем, чей взор пунцов.

Последние из живущих, в развалинах умирая,

глядят - укрывает птица крылами своих птенцов.

Над темным холмом и лесом взлетает легко проклятье,

и тот, кто зовется Йинком, глядит на детей и Скашь.

В кругу молчаливы сестры, в кругу молчаливы братья,

в предутренней Темной Ночи не слышится больше плач.

С утра улетают птицы, семнадцать крылатых скашей,

над гаснущим пепелищем несется прощальный крик.

Усталая Ашк ложится на камни под чуткой стражей

и верным усталым взглядом - стоит перед нею Йинк.

3.

Судьба обоюдоостра, как лезвие старых предков -

свидетель любви и страсти, связавшей двоих на раз.

Зовется клинок тайгартом - надеждой живой и едкой

на встречу в далекой жизни, что сбудется не сейчас.

Берутся за руки двое, глядят, как приходит вечер,

который они в объятьях под сенью тьмы провели.

Неумолимой тайной, отравой грядущей встречи

тайгарт у их изголовий - свидетельство их любви.

Рассвет все такой же рдяный, как пламя ночного жара,

и Ашк обрученной птахой встает - «Нам пора идти».

Тайгарт на ладонях Йинка - нестрашная, в общем, кара,

для тех, кто родился в мире под тенью забытых птиц.

От сердца к живому сердцу тайгарт размещают тонко,

два сердца сжимают крылья стального его клинка.

Теплеют глаза у Йинка, смеется подруга звонко,

а после смыкают руки, прижавшись - судьба легка!

Успеют почуять холод, и жар, что приходит следом,