Смешной Йинк.

С коротким воплем Ашк соединила клинки, принимая их собой, и глубже, а потом рванула в стороны. Травы и ветер, небо и лунный свет, и туманы, туманы сгущаются кругом. Внизу - грот, вход, тепло и пламя, дом и дети. Внизу - Йинк. Братья и сестры. Впереди и вверху - смерть и сила.

А потом она сделала шаг, сомкнулись белые стены, глухая волна боли подняла ее выше, еще выше. И швырнула в туман.

«Каждый, каждый из моего народа станет, станет равным Богине, каждый станет петь вместе с миром».

– Мы будем жить!
– закричала она, мы будем жить, и смерть наша будет подвластной нам. Приди, Богиня, я видела твою тень на закате, между молний в грозе, в зимней стуже и в летнем зное. Приди криком птицы чар, и взмахом крыла Скашь. Приди и ответь, и дай знание. Новое знание.

Ашк кружит в тумане, и вокруг - только тени. Тени лис и волков, скашей и ланей, всех ее братьев, всех сестер. Тут, отсюда, видно - и тропы, идущие наружу (пойдешь?), и тропы, ведущие обратно (жить), и все нити тумана, сплетающие живой мир воедино. Тянутся из прошлого в грядущее, длинное, вечное, долгое. Много впереди сражений. Долго будут златоволосые убийцы неверно, пусто, глупо убивать птенцов.

– Мы будем жить, - говорит она тише. А потом поет и танцует. Танцует каждую из былых, настоящих и грядущих жизней. Танцует день, танцует ночь, и видит, как Йинк уносит обескровленное тело вниз. Просила же не трогать, но миновало два дня, миновало три, и лето, и жарко, умный Йинк, глупая Ашк.

Но нет тления, и маленькие мышки чика не грызут пальцы мертвой Ашк, почему? Потому что она жива! Танцует в тумане - танцует себя, и Йинка, и Суишь, и всех, и даже тех будущих голубоглазых детей, что не умрут на алтарях, а будут приняты в семьи, как свои, как птенцы, и будет хорошо, и будет правильно. Да неужели? Но сменит кровь былой расы живущих тут, и умрет единый чужой бог, который так ни разу и не поднял голову, не сказал свое слово, лишь руками слуг несет волю.

Ищет Ашк - где их бог? Нет их бога! Есть только вера, слепая вера - и воля жрецов, хищных, страшных. А Богиня - вот она, идет рука об руку с Ашк, огромная, как мир, бесконечная, как жизнь, страшная, как смерть.

Смерть завершит жизнь.

А Богиня шепчет из тумана - идем со мной, оставь птенцов, ты уже выросла, Ашк, лети на крыльях ко мне, летай со мной, отсюда все видно, и все - равно.

– Нет!
– кричит Ашк, - Я Ashkh, и я вернусь. И каждый, каждый, каждый станет ветром, птицей и дождем, станет волком и станет оленем, станет тишиной и древом.

«Да», - отвечает Богиня, или мир говорит с ней, - «Каждый, кто придет сюда, в Еhhe Jia, пусть поет о своей сути, пусть танцует о своей смерти, и ты, и ты, Ашк, говори»

– Я Ашк, - кричит она, - Я - смерть, и я клинок, и я - чернокрылая птица, я скашь и ярость, и принесу смерть им, и жизнь...»

И жизнь - говорит Богиня. И жизнь для всех, кто придет сюда - и вернется. Для всех, синеглазых и черноглазых, новых и старых, обновленных и воюющих. Богиня даст шанс каждому, и покажет этот путь, и примет детей чужого бога, как своих - если они пойдут ее путем. Ашк смотрит, видит и соглашается. Почему бы нет? Есть место народу лис, есть место народу волков, и скашей, и других, так почему бы не быть народу, к примеру, чаек, или рыб, или как сами решат, да?

Смешная Ашк. Но жизнь побеждает смерть, идти обратно пора. Идет. Туман, туман кругом. И столько троп - прочь, дальше, туда, где можно летать.

– Йинк!
– зовет. Обещал ведь! И что?

Запах, звук, имя. Бьется жаркое сердце, слышит она биение.

– Ашк!
– окликнул откуда-то, и вот правда мелькнуло меж мертвых кустов извечного леса белое сердечко ланьего хвоста. Улыбнулась Ашк - словно олененок, она будет следовать за ланьей весточкой. Шаг, шаг, еще шаг - идет Ашк обратно, зовут ее, не отпускают.

А ведь почти отпустили, верно, Йинк? Стыдно будет ему потом, что не поверил в ее жизнь, что сторожил, ждал, держал за холодную руку, пачкался в застывающей крови, и верил все меньше, меньше, меньше. Спал в дурманном сне, искал путь в Еhhe Jia, но не смог, только вот докричался.

Ашк кричит. Хлещет туман из раскрытой груди, и хорошо, что Суишь увидела Neh-Charu, а не Charu-Ji-khass, смерть, из которой быстро не возвращаются. Хорошо, что Суишь сказала Йинку отнести обратно, где взял. И уложить там, где лежала. И сторожить, и отгонять любопытных детей, то и дело желающих увидеть новую смерть. Думала Ашк успеть до рассвета, да вот третий день пришел, и...

Ашк кричит, и кричит от ужаса Йинк. Или от восторга? Поднимается с камней на скалах над входом в грот не Ашк - воплощение могущества. Черные крылья - ах, нет, то лишь тени, то лишь видение, но было же, было? Или нет...

Смеется Ашк, и делает шаг к Йинку. И в руках у нее - обновленные клинки нового пути. А в глазах у нее - смерть и туман, и полет Скашь, и воля богини. Умерла? Вернулась?

– Я вернулась, - говорит она, - Я принесла путь.

Вторая жизнь. Zarrie eshtu. Те, кто доверился пути