«Вселенские» притязания эллинско-христианского европеизма изначально не имели ничего общего ни с идеей расовой исключительности, ни с национально-индифферентным глобализмом в новейшем вкусе, стирающим культурные различия ради удобств социокоммуникации, но исходили из провозглашенной Новым Заветом веры в антропологическое единство человеческого рода и из постулируемой греческой философией (прежде всего – в аристотелианской ее линии) убежденности в объективной бытийности законов духа и разума, не допускающей релятивизации общего в частных (субъективных) и «местных» (этнических, племенных) разночтениях. Абсолютный и универсальный характер этих законов, согласно логике классической рациональности, исключает любые предположения о какой бы то ни было «относительности» (плюральное™) Истины под предлогом расовых или индивидуальных различий. За долгие века развития европейской ментальности и науки, как мы знаем теперь, нормы классической рациональности претерпели существенные коррективы, обусловленные постепенным осознанием историчности мышления, культурного «многоязычия» мира и вариативности миропознания. Но в том-то и заключается уникальность нового традиционализма, что, приняв всерьез многие положения и выводы неклассического сознания, он сделал и продолжает делать все возможное для того, чтобы фундаментальная (для эллинско-христианской культуры) идея о непреложной объективности и общезначимости Истины сохранила свое безусловное значение.

Тем не менее подчеркнем еще раз: новый традиционализм в словесности XX столетия – это не реинкарнация античного, первохристианского или средневекового мировосприятия в обход новоевропейской истории, а интуиция исторического синтеза исконных универсалий с культурным опытом и духовными открытиями последних веков. О новом традициональном сознании неклассической эпохи, по-видимому, можно сказать то же, что О. Мандельштам сказал о европейской музыке Нового времени: «Горное озеро христианской музыки отстоялось после глубокого переворота, превратившего Элладу в Европу» [122] .

Употребление понятия «традиционализм», являющегося опорным в данном исследовании, требует, на наш взгляд, некоторых предварительных оговорок и уточнений. Во-первых, этот термин, кроме исторической поэтики, применяется во множестве других научных дисциплин (в культурологии, теологии, философии, политологии, экономике, социологии и т. д.). Во-вторых, в ряде известных современных концепций он используется в таких значениях, от которых мы считаем необходимым дистанцироваться. И, наконец, весьма часто понятие «традиционализм» употребляется без особой терминологической строгости, как некая условная антитеза модернизму или как своего рода синоним консерватизма.

В последние несколько десятилетий традиционалистская проблематика преимущественно ассоциируется с известным направлением в философии и культурологии, опирающимся на идеи Р. Генона, Ю. Эволы, М. Элиаде – мыслителей и ученых, занимавшихся осмыслением и апологией «традиционных» (архаичных, «исконных») моделей культуры (в современном российском контексте линию Р. Генона, например, активно разрабатывает философ А. Дугин). Популярность названной линии мысли отражает усилившееся в XX веке – как бы в противовес прогрессистской и неолиберальной идеологии – стремление «вернуться к первоистокам», искусственно возродить «наивные», архаические, якобы исполненные цельности и «космической» гармонии, а в сущности – примитивные (в случае Р. Генона – доисторические) доминанты сознания. Радикальность такого рода интенций (подвергшихся неизбежной вульгаризации в массовом восприятии и взятых на вооружение некоторыми агрессивными течениями «новых правых»), их очевидная культурная «вторичность» позволяет усматривать в них несомненную романтикоутопическую и даже ультрамодернистскую подоснову [123] . При этом концептуальным стержнем «традиционализма» геноновского типа является обоснование таких представлений о примордиальной Традиции (лат. primordialis, фр. primordiale – изначальная, исконная, первозданная), которые акцентируют гностические, иррационально-эзотерические и, в конечном счете, оккультные аспекты Предания, квалифицируют исконную мудрость предков как внекультурное по своему характеру «тайное знание» и в силу этого оказываются несовместимыми с эллинско-христианскими идеалами логоцентричности, историзма и культурного творчества. Ввиду сказанного мы считаем принципиально важным отмежеваться от такого рода концепций как от имеющих мало общего с теми трактовками традиции и традиционализма, на которые мы собираемся опираться.

Кроме названных мыслителей концепт традиционализма разрабатывали и другие ученые (С. Уилсон, Э. Шилз, К. Манхейм, С. Аверинцев и т. д.). Большинство из них так или иначе акцентировали различие между стихийной (бессознательной) традиционностью архаических обществ, не мысливших бытия вне единого для всех образца и канона, и осознанным традиционализмом позднейших исторических формаций, тяготеющим к саморефлексии и системности. Инстинктивную конвенциональность фольклорномифологической стадии развития именовали по-разному: «традиционизмом» (С. Уилсон), «примитивным традиционализмом» (Э. Шилз), «дорефлективным традиционализмом» (С. Аверинцев) и т. д. Однако со временем термин «традиционализм» стал применяться преимущественно для характеристики тех линий мышления, которые культивируют сознательно-концептуальное восприятие традиции как ценности. Их возникновение сделалось возможным лишь в так называемое «осевое время» (термин К. Ясперса) [124] , когда исконный «синкретизм» [125] уступил место культурной дифференциации. В качестве же самостоятельной философской проблемы вопрос о традиции по-настоящему был осознан только в Новое время, когда сама необходимость неукоснительного подчинения авторитету предания была поставлена под сомнение. В XIX веке выделяется религиозно-философское течение традиционализма – явление преимущественно французское, связанное с консервативным римско-католическим богословием (Ж. де Местр, Л. де Бональд, Ф. де Оливе, Ф. де Шатобриан, Ф. Ламеннэ и др.). Появляются и другие доктрины, преследующие цель философского обоснования преемственности в ответ на вызовы новейшего критицизма. Американский социолог Эдвард Шилз в середине XX века предложил называть такой умышленно-апологетический традиционализм «идеологическим». Впоследствии польский историк и социолог Ежи Шацкий, не отказываясь от терминологии Шилза, постарается избавить понятие «традиционализм» от негативных коннотаций [126] .

Отдельной и весьма важной проблемой было также уяснение соотношения понятий «традиционализм» и «консерватизм», поскольку долгое время давала о себе знать тенденция к их смешению и частичному (либо полному) отождествлению. Одним из первых на нетождественность названных понятий указал Карл Манхейм (со ссылкой на Макса Вебера) в 1927 г. [127] Позднее Е. Шацкий концептуально разграничил эти термины (на несколько иной основе, нежели Манхейм) и предпринял попытку показать, что традиционализм значительно глубже и сложнее того явления, которое обычно именуют консерватизмом [128] . Выработанный Е. Шацким подход (отчасти предвосхищенный Э. Шилзом и Р. Ароном) позволил во многом пересмотреть привычные представления о якобы принципиальной полярности/несовместимости традиционализма и творчески-инициативных устремлений в культуре [129] (хотя впоследствии понятия «консерватизм» и «традиционализм» еще неоднократно будут смешиваться и меняться местами). Обобщая опыт новейших традициологических исследований, можно сказать, что функция традиции, с точки зрения динамического понимания Предания, заключается «в сохранении… растущего и развивающегося, но при этом прочного каркаса идентичности…»; а отсюда очевидной становится необходимость «выработки способности существовать и раскрывать в себе высшие возможности, переходя через “периоды хаотизации”, от одной неустойчивости к другой, и не расплескав при этом себя» [130] .

Неоценимый вклад в философию традиции и в разработку динамической концепции традиционализма внесли русские христианские мыслители и ученые XX века о. Сергий Булгаков, Вяч. И. Иванов, Н. Бердяев, Г. Флоровский, Г. Федотов, В. Лосский, С. Аверинцев, В. Бибихин, отчасти о. Павел Флоренский и др. (хотя назвать единомышленниками некоторых из них крайне сложно [131] ). В числе наиболее значимых, с точки зрения данной проблематики, могут быть названы такие тексты, как «Догмат и догматика» прот. С. Булгакова, «Вселенское предание и славянская идея» Г. Флоровского, «Смысл истории» Н. Бердяева, «Предание и предания» В. Лосского, письма Вяч. Иванова М. Гершензону из их совместной «Переписки из двух углов», «Древо на камне» Г. Федотова и др.

В плане изучения специфики христианского традиционализма большой интерес представляет изданный в 1937 г. в Париже сборник «Живое предание» (переиздан в 1997 г. [132] ), включающий в себя статьи видных русских богословов, посвященные проблеме исторического бытия духовной традиции. Книга была вызвана к жизни горячей внутрицерковной полемикой вокруг некоторых богословских мнений о. Сергия Булгакова, однако хотелось бы думать, что традициологические идеи мыслителей и теологов, бывших на тот момент непримиримыми оппонентами друг друга, могут плодотворно взаимодействовать в современном культурном контексте.