Рождественское перемирие

Аннотация

События разворачиваются за три рождества до «Сирены», во время пятилетнего разрыва между Норой и Сореном.

Часть 1 Рождественское перемирие Норы События разворачиваются за три рождества до «Сирены», во время пятилетнего разрыва между Норой и Сореном. Играет “River” by Joni Mitchell Вестпорт, Коннектикут. - Кинг, мне нужен твой палец, - сказала Нора. Кингсли поднялся с мягкого, обитого серой замшей кресла, и пошёл, как умеет только он, через всю гостиную с бокалом вина в правой руке. - Только один? - спросил француз и сел рядом с ней на пол. - Я думал, ты предпочитаешь три пальца? - Вот что я предпочитаю, - ответила она и показала ему тот самый палец. Он поднял руки, сдаваясь в битве намеков. Хорошо. Нора слишком устала, чтобы играть сегодня. - Где? - последовал от него вопрос. - Здесь, - указала девушка, кивая на коробку, которую упаковывала. - Положи палец на узелок, чтобы я завязала бантик. Рассматривай это как приказ. - Тебе не нужно приказывать мне помогать тебе с упаковкой рождественских подарков. Нора толкнула его плечом. - Мне веселее, когда я притворяюсь, что это приказ. Он пьяно усмехнулся, хотя был только на бокале номер два. Но опять же, у Норы были очень большие винные бокалы. С помощью пальца Кингсли она завязала бантик на коробке. - Для кого этот? - поинтересовалась Нора и взяла открытки для подарков. - А что там? - Canon? Большая дорогая камера? - Для Симоны, - ответил Кингсли. Глаза Норы распахнулись от удивления. - Кинг, эта камера стоит две тысячи. Ты трахал ее и мне не сказал? - Она уже два месяца как девочка для битья сама-знаешь-кого. Две недели назад Он оставил ей синяки на спине размером с твою ладонь. Я застукал ее в моей гардеробной, когда она их фотографировала. - Чтобы показать копам? - Она делает альбом с любимыми синяками. Поэтому я купил ей камеру со штативом и таймером. Девочка заслуживает надбавки за вредность. - А я никогда не получала надбавку за вредность, - пробормотала Нора, закончив подписывать открытку - Симона, спасибо за службу. С любовью, мистер Кинг - и привязала ее к подарку. - Ты хмуришься, - заметил Кингсли. Нора услышала намек на издевку в его тоне. - Вовсе нет. - Зеленый - цвет Рождества. - Я не ревную, - ответила Нора на полном серьезе. - А я ревную, - глумился Кингсли. - Шлюшка, - лишь произнесла она. Кингсли откинулся на спину, балансируя на животе все еще наполовину полным бокалом вина. Если хоть капля упадет на ее новый ковер, она будет пороть Кинга флоггером до полусмерти. И неважно, каким сексуальным он выглядел, лежа в джинсах, обтягивающем черном пуловере и босой, она все равно выпорет его до полусмерти. А самое лучшее, точнее, один из плюсов, быть доминой Кингсли - это видеть его таким: расслабленным, не на службе, одетым обычно. Ему пришлось выйти в «ванильный мир», чтобы закончить рождественский шоппинг, и после отправиться к ней, с пакетами в руках, умоляя спасти его от адской пытки упаковывания подарков. У нее никогда не получалось отказать умоляющему французу. Да и кто бы смог? Она сняла с его живота бокал и сделала глоток, прежде чем вернуть посуду на место. На подставку, потому что, в отличие от Кингсли, не была дикаркой. Нора недавно въехала в новый дом и не позволит Кингсли сломать или запачкать что-нибудь, когда наконец обустроила всё именно так, как хотела. - Это из-за вина, или сегодня ты выглядишь сексуальнее, чем обычно? - спросил Кингсли. - И то, и другое. - На ней была новая черная шелковая пижама, и даже ей пришлось признать, что в таком наряде она чертовски красива. Декольте выглядело, как бы сказал Кингсли, magnifique. - Так и думал. Потрахаемся? - спросил спокойно он. - Если да, я хочу быть сверху. Не в настроении для подчинения. Нора уставилась на него. - А говорят, что французы романтики. - С Джульеттой я романтик. С тобой, - ответил он, с дьявольской улыбкой, которая могла бы уничтожить трусики каждой женщины в радиусе трех штатов, - я нераскаявшаяся шлюха. У тебя, Ma^itresse, лучшее положение. Любой мужчина может быть романтиком. И только избранная элита владеет искусством истинного распутства. - Ты попросил меня упаковать твои подарки только ради того, чтобы я впустила тебя в свой дом и в свою вагину? - Возможно, это приходило мне на ум. Но ты гораздо лучше заворачиваешь подарки, чем меня. Чем меня? Черт, ненавижу английский. Я дерьмово упаковываю подарки. Именно это я и хочу сказать. Женщины лучше. Вообще. Во всем и всегда. - Да, в тот день, когда нас забирают из класса, вы, мальчишки, думаете, что мы узнаем о сиськах и месячных? А на самом деле нас учат, как красиво упаковывать подарки. Кингсли прищурился и кивнул: - Ах... я всегда подозревал... Нора встала. Ей пришлось потянуться и размять спину после двух часов сидения на полу и упаковывания подарков от Кингсли работникам «Восьмого круга». - Merci, - поблагодарил он, все еще лежа на спине. - За что? - спросила она. - За упаковывание подарков. Спасибо. - Для этого и нужны друзья, - сказала она. - Но мы же не друзья, - напомнил Кингсли. - Ты моя Ma^itresse. - Верно, - подтвердила она. Назвать ее и Кингсли друзьями равносильно назвать Бонни и Клайда милой парочкой. - Что заставляет меня задуматься, почему ты попросил меня сделать это. Обычно Каллиопа занимается подобным, не так ли? Она уволилась? О Боже, ты трахнул Каллиопу и заставил ее уволиться? - Каллиопа все еще работает на меня и обожает меня, и нет, я ее не трахал. Она слишком юна. Я больше не трахаюсь с девушками моложе двадцати одного. Нора вопросительно изогнула бровь. - Надо признаться, это правило создано, чтобы его нарушить, - заметил он. - Так или иначе... ты слишком подозрительная. Мне лишь хотелось увидеть твой новый дом. - Правда? - Нора ни на секунду не купилась на отговорку, но наслаждалась тем, как Кингсли врет. - А я думала, ты ненавидишь мой дом. - Неправда. Я ненавижу, что ты живешь в своем доме, а не в моем. Дом сам по себе хороший. Он милый. Он... - Какой? - Довольно... Рождествен... ский? - Сейчас Сочельник. Он и должен быть рождественским. Считаешь, я перестаралась с украшением? - поинтересовалась Нора, глядя на ель, высотой в восемь футов, настоящую, а не искусственную, рождественскую ель. - Нет, нет, - произнес он, мотая головой. - Отнюдь. Только... я должен спросить, на какой именно день ты записала групповуху со всеми Санта Клаусами из Мэйсис? Хочу быть там, чтобы заснять. Для потомков, знаешь ли. Нора сорвала с ели плюшевую фигурку оленя и швырнула ее в Кингсли. - Мой дом не похож на групповуху Санта Клауса, - жестко ответила она, и если Нора считала, что сказать «Групповуху Санта Клауса» с серьезным лицом будет просто, то быстро пересмотрела это утверждение. - Чуть-чуть слишком, - не согласился мужчина. - Это все, что я хочу сказать. - Кингсли сел, скрестив ноги, и провел ладонью по волосам. - Почему? Потому что живу одна? Только потому, что я одна, и у меня нет живых родственников в радиусе десятичасовой поездки, не значит, что мне нельзя немного украсить дом к Рождеству. - Немного украсить? Ma^itresse, у тебя две ели. Две. У тебя на каждом окне по свече. И играет рождественская музыка с момента моего приезда. Ты даже купила красные шторы. - Красный - мой цвет. - На них снежинки. Большие. И у тебя рождественские покрывала, полотенца и гирлянды на крыльце, и гирлянды на заднем дворе. А на кухне всё выглядит, как в одной из этих дурацких рождественских деревень. - Это банки для печенья. Я люблю печенье. Все любят печенье. - В холодильнике эггногг 1 , или Санта кончил... - Прекрати, придурок, - прервала она, смеясь. Нора сорвала еще одного оленя с елки, посмотрела на него, затем поняла, что огромное количество оленей на елке не помогают ей. - Мы не будем обсуждать сперму Санты в Сочельник. - А этот большой снежный шар ты купила потому, что он подходит к твоим волосам? - спросил Кингсли, указывая на снежный шар на кофейном столике Нора повесила оленя на елку и плюхнулась в большое серое кресло. Она взяла шар с заснеженной елью внутри, улыбнулась и осторожно вернула его на место. - Его прислала мама Сорена. Должно быть, она не знает, что мы больше не вместе. Думаю, он еще ей не сказал. Кингсли встал и сел на кофейный столик прямо напротив нее. Она закинула ноги на его колени, и без приказа он начал нежно массировать ступни, как хороший раб, которым и был. Мужчина мог быть прав насчет перебора с рождественскими украшениями. Рядом с каминными часами стоял щелкунчик, традиционный викторианский, а не тот, которого она хранила в сумке для игрушек. Хотя дом выглядел красивым. Даже Марта Стюарт одобрила бы финальный результат. - Когда я был маленьким, - начал Кингсли, лаская углубления и изгибы на ее лодыжках большим пальцем, прикосновениями больше успокаивающими, нежели эротическими. - Думаю, мне было восемь... Maman решила, что у нас будет самое лучшее Рождество. Большая елка. В три раза больше, чем раньше. Гирлянды. Свечи. Рождественские концерты. Прогулки в парке во время снегопада. Рождественское печенье каждый день. Нескольким годами позже я сказал сестре, что это было наше самое лучшее Рождество. В ответ был слышен лишь смех. И смех не был добрым. Она сказала, что я был маленьким глупым мальчиком, потому что тот год был годом, когда папа признался, что он напился на бизнес-ланче и поцеловал секретаршу. Неверность больше распространена во Франции, чем в Америке, но мама была очень американкой и плохо это восприняла. Она почти ушла от Papa. И собиралась отвезти нас в Мэн жить с ее родителями. То Рождество могло быть нашим последним с отцом во Франции. Я и не подозревал. Но... мне больше не восемь. Нора подавила слезы. Кингсли поднял ее лодыжку и нежно поцеловал стопу. - Ты прав, - согласилась девушка. - Нам стоит потрахаться. Сейчас. Но я буду сверху. Лежи тут и оставайся твердым. - Заметано, - ответил он. - Я скажу тебе, когда размякну и стану жалким. - Ты француз. И остаешься сексуальным, даже когда жалок, - заметила она, произнося «жалкий» с преувеличенным французским акцентом, как его и стоило произнести. - Жалкие немцы и близко не так привлекательны. Она вытерла еще одну слезу. Когда Нора стала такой плаксой? Весь вчерашний и сегодняшний день, украшая дом, она слушала на повторе песню Joni Mitchell “River”. Рождественский гимн женщин с разбитым сердцем. - Знаешь, это нечестно, - сказала Нора, а Кинг продолжал целовать ее стопу и лодыжку. Его темные вьющиеся волосы ниспадали на глаза, и он остановил свое поклонение, чтобы заправить своенравную прядь за ухо. - Ни один мужчина не должен быть таким же сексуальным, как ты, таким же хорошим в постели и умным. Я не должна быть грустной и влажной. Это странное сочетание, вот что я хочу сказать. - Теперь ты знаешь, каково быть французом, - ответил он. - Могу отлизать тебе, пока ты плачешь. Я не против. Не в первый раз. - Больше никогда не позволю Джульетте оставлять тебя одного в Рождество, - пообещала Нора. - Нянчиться с твоим членом, пока она гостит у мамы, изнурительно. Я лучше выберу хороший подарок. - Я весь вечер пытался вручить тебе подарок, - сказал он, его глаза блестели. - Оргазм Госпоже от саба не подарок. Саб должен дарить оргазмы Госпоже каждый день недели, в котором есть согласные буквы. - Ах, верно, - согласился он. - Но, возможно, я обернул бриллиантовый браслет в сорок тысяч долларов вокруг своего члена? - Неужели? - не поверила она, внезапно ощутив магию Рождества. - Да, но для Джульетт. Это был ее подарок. - Роскошный подарок, - подтвердила Нора. - Я должен был подарить что-то роскошное. Этот козел Брэд Вульф отправил ей бриллиантовые серьги от Тиффани, только чтобы позлить меня, - поделился Кингсли. - Очевидно, это сработало. - Безусловно, сработало, - сказал Кингсли. - Но я заставил ее надеть серьги, пока порол и трахал ее. Затем позвонил ему и все рассказал. - Это была твоя гениальная идея влюбить в себя самую красивую девушку в мире. Бывает. - Не осуждай жертву, - парировал Кингсли. - Хорошо, что я богат. Держать марку со всеми кавалерами Джульетт - дорогое удовольствие. - Хотя в его тоне слышалось раздражение, его глаза сияли от удовольствия. Баловать Джульетту было его новым любимым хобби. - Ты купил что-нибудь для Сорена на Рождество? - поинтересовалась она. - Носки, - ответил Кингсли. - Ты купил садисту... носки? - Когда тратишь сорок кусков на любовницу, кому-то другому достаются носки. Я и тебе купил. Кингсли порылся в пакете из Сакса и бросил ей маленькую красную коробку. Нора открыла ее и обнаружила красно-белые полосатые носки, завёрнутые в обёрточную бумагу. - Очень милые, - ответила она. – Надеюсь, Сорену достались такие же. - Обычные скучные черные носки, - сказал Кингсли. - Не то, чтобы мне удастся вручить ему их до Нового года, если не позже. - Когда ты в последний раз с ним говорил? - спросила она. - Два месяца назад? Почти? - Два месяца? - удивленно переспросила Нора. Она думала, Кингсли и Сорен постоянно общаются. - Это было сразу после моего дня рождения, - ответил Кингсли. - Он был в клубе, чтобы встретиться с Симоной. Я кивнул ему, когда увидел, как они уходят в темницу. Вот и все. А ты? - Три месяца. Он позвонил мне, сказал, что я ему нужна. Я бросила все, как и всегда, и поехала. Ночь была хорошей, пока не всплыло твое имя, - поделилась она. - Moi? - Toi, - подтвердила она. - Теперь ты должна рассказать мне всю историю, раз я в ней участвую. Нора потерла лоб. - Он порол меня, и это было прекрасно. Он трахал меня, и это было прекрасно. Мы лежали в его постели, и это было прекрасно. Я сказала, что иногда, не часто, мне не хватает быть нижней. Сорен сказал, что удивлен тому, что я больше не позволяю тебе доминировать надо мной. На что последовал ответ, что теперь я твоя домина, и мы не часто меняемся. Он спросил, трахалась ли я с тобой. - Что ты и делаешь, - поддакнул Кингсли. - И он это знает, - добавила Нора. - Но я сказала, что это касается только твоей задницы и моего страпона. А он ответил что-то вроде: «Знаешь, Кингсли использует тебя только чтобы причинить мне боль». - Не совсем верно, - не согласился Кингсли. - Я использую тебя для секса и боли. И для причинения ему боль. - Мы все это знаем, - парировала Нора. - Но вместо того, чтобы сказать это, я сказала... кое-что не очень приятное. - Что ты сказала...? - спросил Кингсли, его губы изогнулись в улыбке, хотя по его тону можно было сказать, что он готов ее отчитать. - Я сказала: «По крайней мере, мне известно, как трахать Кингсли, чтобы потом он не лежал три дня в больнице после того, как я закончу с ним». Кингсли моргнул, медленно, дважды. - Знаю. – Она поморщилась. - Это было плохо. - У тебя есть предсмертное желание? – задал риторический вопрос Кингсли. - Ты действительно сказала ему это? - Ага, - подтвердила со вздохом сожаления. - И это правда. Я действительно знаю, как качественно оттрахать тебя в зад. - Ты богиня содомии, но проблема не в этом, - пояснил Кингсли. - Ты швырнула мое прошлое ему в лицо. Это моя работа. - Он меня разозлил, - защищалась Нора, и раздраженно подняла руки. - Во-первых, не его дело, чем мы занимаемся наедине. Во-вторых, не его дело, почему я доминирую над тобой, а ты мне позволяешь это. И в-третьих... - Да...? - Он меня разозлил! - застонала Нора и положила голову на мягкий подлокотник. - А после, я просто... убежала. Это был последний раз, когда мы говорили тире ругались. - Она извиняюще улыбнулась. - Прости. Мне не стоило упоминать твое прошлое. Это касается только тебя и его, а не меня. Нора все еще сожалела об этой ссоре и финальном аргументе. Это был удар ниже пояса, особенно потому, что первый раз Кингсли с Сореном - был самым ценным воспоминанием, а не тем, что она могла использовать как оружие. Если уж не ради Сорена, то ради Кингсли. - Очень мило, что ты меня защищаешь, - заметил Кингсли. Он наклонился и поцеловал ее в лоб. - И еще приятнее, что ты выбираешь меня вместо него. - Ох, но это не так. - Она пригрозила ему пальцем. - Я выбираю себя, а не его. - Ты все еще сожалеешь об этом? - поинтересовался Кингсли. - Иногда. Время от времени. Кроме... - Когда? - Когда я порю тебя, - ответила она и подарила ему свою дьявол-может-идти-нафиг улыбку, ту, из-за которой у сабов по всему миру стоит, как камень. - Тогда хорошо, что я здесь. И хорошо, что ты здесь. Мы можем притвориться, что не желали оказаться сегодня с ним. - Я не желала, - ответила она. Он изогнул бровь. Девушка была отличной лгуньей, но Кингсли прекрасно видел ее ложь. Нора взяла стопку рождественских открыток со столика. Стопка была не очень толстой. Открытка из банка. Открытка из офиса ее врача. Изысканная Joyeux No"el от Джульетт, которую Кингсли, скорее всего, подписал под давлением. И еще одна открытка. Она протянула ее Кингсли. - Что это? - спросил он. - А на что похоже? - Скучная рождественская открытка с изображением церкви, - ответил он. - Что это? - Это скучная рождественская открытка с изображением церкви. - Улыбнулась она. - Это ежегодная рождественская открытка от Пресвятого сердца. Получила ее по почте неделю назад. И мне стыдно за то, как сильно я радовалась, когда увидела, что она от «преподобного Маркуса Стернса, ОИ». Я знала, что открытка церковная. И знала, что получу ее, потому что всегда в списке рассылок. Я просто подумала... подумала, может, он написал для меня особое послание. Меня трясло, пока я открывала конверт. Пришлось сесть. - Она постучала ладонью по груди, имитируя трепет сердца. Кингсли открыл открытку. - Просто подпись, - ответил Кингсли. - Его и его секретаря. - Именно. Просто подпись. И такую же скучную открытку получили тысячи других людей в этом году. Включая епископа, мэра Уйэкфилда и папу Бенедикта. - Мне бы тоже было больно, - посочувствовал Кинг. - У меня горло болит с тех пор, как я получила эту открытку. Но это не простуда. Уже неделю пытаюсь не плакать. Боль в горле. - Элли... - произнес Кингсли с жалостью. - Все эти украшения - для него, - продолжила она. - Меня преследует фантазия, как одним вечером я буду в своем кабинете сидеть писать, услышу стук в дверь, и там будет он. И я хотела, чтобы дом был таким красивым, что, увидев его, он... - Поймет, какой упрямый осел? У него волшебным образом изменится мнение о твоей профессиональной деятельности? О тебе и обо мне? - Теперь, когда ты произнес все вслух, это звучит невероятно глупо. - Она усмехнулась. - Думаю, я просто продолжаю надеяться, что он будет скучать по мне так же сильно и передумает. Я не могу вернуться, если он отнимет это у меня, - ответила Нора. Сорен хотел вернуть ее и вернул бы в мгновение ока... но только если Нора бросит весь новый мир, который Кингсли подарил ей. Ее мир или Сорен? Сорен или ее мир? Выбор должен был быть простым, особенно учитывая то, что всю ее взрослую жизнь Сорен был ее миром. Но это было непросто. - Он может никогда не изменить своего мнения, - заметил Кингсли. - Ты знаешь это, да? - Знаю, - ответила она. - Но продолжаю надеяться... - Moi aussi. - Он поднял бокал вина и отсалютовал. Она ответила и начала пить вино, но поняла, что оно утратило вкус, как только коснулось ее губ. Она поставила все еще полный бокал на столик. Кингсли забрал открытку с ее колен, ту из Пресвятого сердца. Он открыл ее, рассматривая со всех сторон, в поисках тайного послания. - Может, он написал что-то невидимыми чернилами, - предположил Кингсли. Он поднес ее к лампе. - Нет, - отмела этот вариант Нора, - просто открытка с расписанием рождественской службы. Угадай, когда она начинается. - Осмелюсь предположить, в полночь. - Нет, на самом деле в 11:30, - ответила Нора. - Сначала у них полчаса играет рождественская музыка. Значит... прямо сейчас, - Нора остановилась и посмотрела на часы, - Сорен в своей спальне в доме священника, надевает церковную рубашку и колоратку. Носки и туфли. Проверяет свое отражение. Должен убедиться, что идеальные блондинистые волосы идеальны, безусловно, так и есть. - Безусловно, - добавил Кингсли. - Затем он, прямо в эту секунду, спускается по лестнице, вероятно, поправляет запонки на ходу. Жакет на кухне. От дома до церкви идти недалеко, так что пальто можно не надевать. Но опять же, прошлой ночью был мороз, и шел снег, так что, возможно, он его накинет. Выключает свет. Выходит на улицу. Направляется к церкви. Как только он входит, его встречает Диана в рождественском красном платье с золотой брошью в виде дерева. Она скажет, что все идет по плану. Он отправится в часовню со Святого Таинства и помолится. Сначала с четками, затем какая-то новена над которой он работает. Он будет молиться за всех больных людей в его приходе, будет молиться за всех умирающих, за всех усопших. На Рождество он всегда произносит большую молитву Святой Димфне. Она покровительница психически больных и отчаянных людей, которые всегда косячат на праздники. Затем он произнесет простую рождественскую молитву за своих прихожан. Господи, Боже наш, по промыслу Твоему эта святая ночь осветилась сиянием истинного света Единородного Твоего Сына Иисуса Христа; сделай, дабы мы просветились сиянием света Твоего в нашей жизни. Через Христа, Господа нашего. Аминь - И все это в часовне, - продолжила Нора. - В 11:15 он снова проверит Диану, вручит ей Рождественскую премию, и она заплачет и обнимет его, и скажет, что он слишком щедр. Он пошутит о махинациях с пожертвованиями. Она поцелует его в щеку и пожелает Счастливого Рождества. Затем он пойдет в ризницу, где его уже будет ждать дьякон. Они помогут друг другу надеть облачения. И вдали Сорен услышит, как хор начнет петь рождественскую песнь. Он войдет в святилище точно после полуночи. Чтение Ветхого завета. Чтение Нового завета. Чтение Евангелия. Затем проповедь, после которой даже Гринч всплакнет и позвонит маме. И добрый Отец Стернс закончит службу, пожелав всем счастливого Рождества, и тогда официально наступит Рождество, потому что он так сказал. Кингсли молчал, только пристально и долго смотрел на нее. - Многие Сочельники я провела там, в доме священника. Мы бы... мы бы занялись любовью под елью в его доме. Быстро приняли вместе душ. Он бы ушел на полуночную службу, а я бы ждала и проскользнула позже, чтобы люди не видели, как я выхожу из его дома. Я знаю его распорядок дня. Она знала его распорядок дня. Она знала его секреты. Она знала его потребности и желания, и мечты. И спустя столько лет она могла поклясться, что знала его сердце. Но теперь уверенность пошатнулась. Три месяца после ссоры. За три месяца можно забыть что угодно. Может, за три месяца он забыл, что любит ее. Она знала, что это не так. Конечно, нет. Но что, если да? - Иногда я забываю, что ты была не просто его любовницей, - сказал Кингсли. - Во многих отношениях ты была его женой. - Я никогда не была его женой, - ответила она. - Женам достаются скучные моменты. Я получала только яркие моменты и праздники. Никакого утра, только ночи. Я могу сосчитать по пальцам, сколько раз мы сидели за кухонным столом и пили утренний кофе. Она смахнула еще одну слезу, и Кингсли положил голову ей на колено. - Я не хотел оставаться один, - произнес он. - Сегодня? - Я понимаю, почему Джульетта уезжает к маме на Рождество. Мы противоположны тебе и ему. Она со мной во все скучные моменты. Мы пьем кофе вместе каждое утро. Она проводит со мной и дни, и ночи. Ее мать нуждается в особенном времени. Праздниках. Но я скучаю по ней. Она так быстро стала важной для меня, что я почти забыл о времени, когда любил его, потому что занят любовью к ней. И когда она уезжает... - Ты вспоминаю, - закончила за него Нора. - Я вспоминаю, - сказал Кингсли, - слишком много вещей, которые хочу забыть. - Значит, захотел, чтобы я упаковала твои рождественские подарки ради повода прийти ко мне? - Path'etique, non? - спросил он. - Если бы я могла загадать желание на Рождество, то хотела бы выпить кофе с ним завтра утром. Просто кофе на его кухне. Насколько path'etique это? - Твое желание более реально, чем мое, - заметил он. - Какое у тебя? - Я хочу еще раз проглотить сперму Сорена, - ответил Кингсли. Нора прищурилась и слегка приоткрыла рот от удивления. Редкий момент, когда Нора Сатерлин теряет дар речи. - Я имею в виду, по старой дружбе, - ответил он. - Вот почему я держу тебя близко, - сообщила Нора. Она схватила его за ухо и резко потянула, прекрасно зная, что ему так нравится. - Ты заставляешь меня смеяться и шокируешь, когда я в этом больше всего нуждаюсь. - Именно для этого я здесь, - согласился он. – Поэтому, и чтобы быть выпоротым и оттраханным. Нора улыбнулась поверх бокала вина, сделала небольшой глоток, но хотела выпить его залпом. - Не знаю, почему я так тяжело это воспринимаю, - пробормотала она. - Это не первое наше плохое Рождество. Наше первое Рождество... вероятно, было самое худшее. Весь Сочельник провела в слезах в кровати. - Что случилось? - спросил Кингсли. - Ты не помнишь? Тогда мне было шестнадцать, - рассказала она. - В одну ночь я нарушила все его правила. Я ушла и встретилась с отцом - нарушение. Я не полила палочку, которую должна была поливать. Еще одно нарушение. - Ты появилась у меня дома без приглашения, обжималась с... кем? - С Лакланом, - ответила она с облегчением. Ей нравился этот парень. - Он назвал меня Крошкой. А затем укусил. - Ах, этот ублюдок австралиец, который украл мою девушку. - Вспомнил Кингсли, с отвращением сморщив нос. - Это была первая ночь, когда я тебя увидела, - продолжила Нора. - Боже, ты был таким высокомерным. Я все еще помню, как ты стоял и грозил мне пальцем. Ц-ц, детям вход воспрещен. - А что мне оставалось делать? Подать тебе бокал Pinot и затащить в постель? Признаюсь, я рассматривал этот вариант. - Это было бы гораздо веселее, чем слушать крики и быть брошенной. - Это произошло позже? Он накричал на тебя? - Ты знаешь, он не кричит в буквальном смысле. Пока его не доведешь. - Да, знаю. Я его доводил. - Сорен отвез меня домой на твоем Роллсе. По дороге он четко дал понять, что мы с ним слишком быстро сблизились, и я была слишком юной, чтобы стать частью его жизни. А после почти целый год молчаливого исцеления. Кроме нескольких раз, когда я доходила до отчаяния и искала с ним встречи. Первый раз я сбежала на Рождество. - Что произошло? - поинтересовался Кингсли. - Ты действительно хочешь знать? - спросила она. - Это было... сколько? Тринадцать лет назад. Там сплошные сантиментальные подростковые сопли. - Я люблю твои сантиментальные подростковые сопли. На самом деле, все твои сопли. Нора была рада тому, что Кингсли здесь, сдерживал ее от излишних сантиментов. - Стань моей грелкой для ног, - приказала она, - и я расскажу тебе историю. Кингсли подчинился без единого протеста. Он поставил бокал вина и лег у ее ног. Нора засунула холодные ступни под его рубашку и прижала к теплому животу. Ах... блаженство... - Днем отцу вынесли приговор, - начала Нора. – В канун Сочельника. Вынося приговор парню в канун Сочельника, можно говорить о садизме. - Трудный день, - согласился Кингсли. Нора медленно кивнула: - Трудная зима. Тогда она еще не была Норой Сатерлин, и, вероятно, если бы была ею, Элли Шрайбер восприняла бы лучше новость от мамы, что отец проведет следующие пятнадцать лет в Райкерсе. Элли согласилась свидетельствовать против него, как часть заявления о признании своей вины, когда сама предстала перед судом с пятью случаями угона авто. Ее показания могли упечь его на гораздо больший срок, чем пятнадцать лет, без шансов на досрочное освобождение после семи лет, поэтому он заключил сделку. Ей было шестнадцать, а это значит, что он вышел бы, когда ей исполнится тридцать один. Тридцать один казались ей целой вечностью. И она могла только представить, чем они были ее отцу. И хуже того, Сорен перестал с ней общаться. Он вычеркнул ее, изгнал. Никаких визитов в его кабинет, ожидания в дверях, поставив только носок туфли на порог, из-за «Правил Отца Стернса», не позволяющих всем младше семнадцати находиться в его кабинете без сопровождения взрослых. Поэтому она стояла в дверях носком на пороге, не пересекая черту, пока забрасывала его вопросами. Это должно было раздражать его, это раздражало бы любого нормального священника, но Отец С никогда не был нормальным священником. И все это прекратилось. Никакой помощи с домашним заданием. Никакого горячего какао. Никаких интимных бесед, которые заставляли ее дрожать и трепетать, и улыбаться еще несколько дней. В этом была ее вина, хотя она и осознавала ее. Элли налажала, и некого было винить кроме себя. Она осознано не подчинилась его явным приказам и поехала увидеться с никчемным отцом, встреча с которым закончилась для нее полуобморожением и блужданием по улицам города. Может, если бы она смогла доказать Сорену, как жаль ей было, он бы смягчил запрет на их дружбу? Может, если бы она смогла все исправить правильными словами или правильным Рождественским подарком? Может, если бы он знал, как сильно она его любила, его сердце оттаяло, и он бы ее впустил? Так или иначе, попытка не пытка. Мать решила на праздники за сверхурочные поработать в отеле в Сочельник. И вот она, дома в полночь, бодрствующая и несчастная. Более несчастной она не могла стать, не так ли? Могла бы с таким же успехом пойти в церковь. Элли оделась и заплела волосы в свободную косу, укуталась в пальто, ботинки и шарф и пошла к Пресвятому Сердцу. Она опаздывала. Она хотела опоздать, чтобы побыть наедине с Сореном, после того как все разойдутся. Пока кругом все блуждали, обнимались, целовались и желали знакомым счастливого Рождества, Элли прошмыгнула на боковую лестницу и села на переднюю скамью в хорах. Наконец, церковь опустела, и она осталась одна. Наклонившись вперед, девушки выглянула с балкона и наблюдала. Ждала десять минут, затем пятнадцать. После двадцати она думала, что ошиблась. Может, он ушел домой. Но небольшая тяжесть в кармане напоминала ей причину прихода сюда и заставила подождать еще пару минут. Наконец, она услышала эхо шагов по паркету. Сорен шел ко входу в церковь, развернулся и остановился. Его темно-серые глаза сканировали святилище, и она прикусила нижнюю губу, чтобы скрыть улыбку, ее первую улыбку за несколько недель. Он искал ее. В душе она знала это. Часть ее хотела крикнуть и помахать ему, но она молчала и продолжала смотреть. Обычно это его глаза смотрели на нее, даже когда ей об этом было неизвестно. По какой-то причине, с момента их встречи, у них было какое-то тайное взаимопонимание между собой. Однажды глубокой ночью она пыталась объяснить это своей подруге Джордан, когда осталась у нее на ночевку. - Элли... он священник. Ты не можешь любить священника. - Все не так. Не совсем. Джордан, я не знаю. Думаю, я принадлежу ему. Думаю, я должна принадлежать ему. - Но это бессмысленно, - сказала Джордан, накрывшись одеялом с головой и погрузившись в подушки. - Ты сумасшедшая. Люди не могут принадлежать другим людям. Они могут принадлежать только Богу. Но Элли знала, что есть способ принадлежать кому-то, способ, который не был рабством, а скорее, как сказала Джордан, как христиане принадлежат Иисусу. Или способ, когда люди в браках принадлежат друг другу, даже за несколько лет до их встречи? Элли не пыталась объяснить это Джордан. Либо ты понимаешь, либо нет, и Джордан не понимала. Сорен подошел к фортепиано и начал играть “O Holy Night.” Убедившись, что они остались одни в святилище, Элли спустилась по лестнице и подошла к выходу церкви. Сорен не остановил свою игру, но слегка подвинулся, освобождая ей место на скамье. Она села спиной к инструменту. Закрыв глаза, Элли прислонилась к плечу Сорена, и последние ноты ее любимой рождественской песни прозвучали и тихо угасли в мелодичной бесконечности. - Красивая песня, - сказала она, выпрямляясь. - Но это не ‘You’re a Mean One, Mr. Grinch’. Сорен ничего не ответил. Ни слова. Его пальцы продолжали перебирать клавиши, и, хотя звуки были милыми, произведение она не узнала, просто прекрасный шум. - Я получила «пятерку» за экзамен по истории, - поделилась ему Элли. - Два дня назад нам раздали табель успеваемости. Мои отметки выросли, но только по Английскому и Истории «отлично». Она ждала, надеясь и моля об ответе, поздравлениях, что угодно. Тишина. - На последних уроках мы учили кое-что клевое, - продолжила она. - Мистер Стоун рассказывал о Рождественском перемирии 1914 года. Слышали когда-нибудь об этом? Сорен не кивнул, не улыбнулся, только продолжал тихо играть. - Что же, это было в Первую Мировую войну, - не останавливалась она. - В траншеях по одну сторону на нейтральной земле находились французские солдаты, а по другую, в своих траншеях, немецкие солдаты. И затем кто-то... Бог его знает кто? Он решил, что должен быть выходной на войне. То есть, Рождество, верно? Кто сражается на Рождество? И кто-то поднялся на ничейную землю. И на другой стороне сделали то же самое. И кто-то бросил футбольный мяч, и война превратилась в футбольный матч между Францией и Германией. Мистер Стоун показал нам свои любимые фотографии солдат, которые, скорее всего, убивали друг друга днем ранее и убили бы днем позже, но они разговаривали и прикуривали друг другу самокрутки. Один французский солдат сделал немецкому стрижку. К чему я это все, если они смогли заключить перемирие на Рождество, думаю, может, и мы сможем? Пальцы Сорен застыли на клавишах. Элли улыбнулась, когда Сорен закрыл крышку. Отклонившись назад, она оперлась локтями на крышку. Сорен поднял руку и заправил за ее ухо непослушную прядь волос. Она задрожала от прикосновения его руки и пальцев, которые прижались к ее щеке и уху на несколько мгновений. - Рад, что ты пришла, - сказал он так тихо, что ей показалось, он говорит про себя. - Я здесь. - Боялся, что ты не придешь. Что бы ни случилось с нами... наши трудности никогда не должны вставать между тобой и Богом. Их трудности? Какая изящная фраза. - В эти дни Бог все равно не разговаривал со мной, так что не переживайте. Сорен наклонил голову и сочувственно посмотрел на нее. - Как поживает твоя мать? Элли покачала головой. - Не очень? - спросил он. Она пожала плечами. - А когда было хорошо? Вчера папе вынесли приговор. Как мило с их стороны сделать это перед Рождеством, правда? Мама разбита. Сегодня она была достаточно собрана, если можно так сказать, дала мне денег, чтобы я купила наряд на Рождество. Наряд… ура, - без энтузиазма сказала Элли. Она не хотела новой одежды на Рождество. Или денег. То, чего ей хотелось, ее семья больше не могла дать. Только Сорен. «Если он когда-нибудь сможет, пожалуйста», - помолилась она. - Мне очень жаль, Малышка. - Сорен сложил свои идеальные руки на коленях. - Жаль, что я не могу улучшить его для тебя. Она поняла, что ему улыбаться на удивление просто. - Вы все улучшаете. Кроме тех случаев, когда ухудшаете. - Сегодня Рождество. Тебе запрещено говорить, как ты меня ненавидишь, - заметил он, сильнее развернувшись к ней. - Перемирие, помнишь? - Верно, - ответила она. - Перемирие. Элли усмехнулась, затем пододвинулась вперед и прижалась к его груди. Слезы текли почти бесшумными потоками, а Сорен прижимался подбородком к ее макушке. Пока она плакала, он шептал ей, шептал что-то на датском, его родном языке. Девушка бы все отдала, чтобы знать, о чем была речь. Но, на самом деле, это не имело значения, сами по себе слова успокаивали ее, слова и мужчина, произносивший их. Она сама не понимала, почему плачет. Несколько месяцев она знала, что ее отца приговорят в декабре. Хотя жизнь без него была лучше. А мама уже несколько лет медленно теряла ее. Она хотела быть монахиней еще будучи ребенком, но влюбилась в отца Элли и отказалась от своей заветной мечты. Теперь у нее был осужденный бывший муж и дочка с судимостью. Вот и доказательство, как думала ее мать, что брак и рождение ребенка были против воли Божьей. Здорово для самооценки Элли, не так ли? Но это не было новостью. Обо всем плохом было давным-давно известно. По какой-то причине из-за Рождества все эти вещи было очень трудно игнорировать, как это удавалось ей делать весь уходящий год. Слезы медленно высохли. Она подняла голову и вытерла лицо. Сорен достал черный шелковый носовой платок из кармана и протянул ей. - Разве грешно вытирать сопли о сутану священника? Если да, я грешница. - Моя сутана в шкафу и в безопасности от любого вреда. И любые грехи, в которых ты исповедуешься в мой жакет, простительны. - Рада знать. У вас действительно есть сутана? - спросила она, пытаясь представить Сорена в сутане. Эти нелепые халаты до лодыжек она видела только на Папе по телевизору и обычно на священниках из миссий. - Есть, - подтвердил Сорен, величественно кивая. - У всех иезуитов она есть. - Почему же вы никогда ее не носили? Сорен молчал и обдумывал вопрос. Он был единственным взрослым из всех, кого она знала, кто так делал, кто воспринимал ее вопросы достаточно серьезно, чтобы обдумывать их перед ответом. - Предполагаю, что считаю ее слишком выделяющейся. Приходскому священнику лучше смешаться с прихожанами. Элли фыркнула, и глаза Сорена слегка округлились от ее реакции. - Вы? Смешались с нами? Вы себя видели? В вас больше восьми футов роста, и вы роскошный. Вы ни с кем не смешаетесь. Вы даже не затеряетесь на фоне других высоких роскошных священников. Сорен поджал губы. - Элеонор, разве мы не говорили на эту тему? Она шумно вздохнула. - Да, знаю, я не должна говорить вам, какой вы роскошный, потому что вы священник и это неуместно, и я перестала слушать дальше, потому что представляла вас в джинсах. Вероятно, у вас даже нет джинсов. Скорее всего, вы спите в своих облачениях. - У меня есть джинсы, и я сплю в постели. Элли представила его в кровати. Ей не стоило этого делать. Потому что в чем же он спит? Серьезно? Она не представляла его в боксерах и футболках, как любил ее отец. И он точно не был тем типом, который носит стариковские пижамы. Обнаженный. Он спал обнаженным. Она знала. Была готова поклясться своей жизнью. - Погодите, а какая кровать? - спросила она. - Нам не стоит это обсуждать, - ответил он и отвернулся, больше не желая смотреть или находиться возле ее лица. - Именно это и приводит все к бардаку между нами. - Знаю. Простите. Я просто очень скучала по вам, - сказала она. - В моем кабинете без тебя в дверях было слишком тихо, - признался он. - У меня есть кое-что для тебя. Поэтому я рад твоему приходу. - Кое-что? Подарок? - Небольшой подарок. - Он потянулся к карману и достал крошечный пурпурный бархатный мешочек. Она взяла его и дрожащими руками открыла. - Это медальон, - заметила она, уставившись на серебряную монету на серебряной цепочке. - Святая Луиза, - объяснил он. - Ее день 15 марта. - В мой день рождения. Элли надела цепочку и ощутила холодный металл медальона на коже, возле сердца, именно там, где хотела Сорена. - Спасибо, - поблагодарила она. Подарок был милым, безопасным и очень католическим. Тот подарок, который священник мог подарить члену его паствы без вопросительных взглядов. Тем не менее, ее подарок вызвал бы вопросы. Особенно у нее. Но она проделала весь этот путь в холоде и темноте. - У меня тоже есть для вас подарок, - сказала она. - Тебе не следует покупать мне подарки. Никогда. - Это нелепая вещица, хорошо? И я не покупала ее. Она уже была у меня, так что примите, пожалуйста, и не смейтесь. А потом я уйду. Она достала небольшой сверток из кармана пальто и положила его на крышку фортепиано. Он поднял его и осторожно, словно это бомба, развернул оберточную бумагу. - Когда я была маленькой, у меня был целый набор, - решила рассказать она. - Медведи и овцы, тигры и прочее. Дюжины маленьких пластиковых животных. Мне пришлось перерыть миллион коробок, чтобы найти... - Оленя? - спросил Сорен, глядя на маленького рогатого оленя в руке. Она покачала головой. - Это благородный олень. Или марал. Но я называю его благородным оленем. Думаю, это традиционное название. Самец благородного оленя. Мне нравятся каламбуры. Это визуальный каламбур, - ответила она, немного покраснев. В свое время это казалось хорошей идеей, но сейчас, как только она отдала ее ему и объяснила, поняла, насколько глупой была задумка. Пластмассовый игрушечный олень? И это она подарила самому умному, красивому и странному мужчине в мире на Рождество? Этого мужчину она любила каждой клеточкой своего тела? - Как стремится лань к воде, - начал Сорен, - так стремится душа моя к... О. Может идея с оленем не так уж и плоха. Сорен продолжал смотреть на игрушку. - Это был Псалом? - спросила она. - Псалом 42, первый стих, - ответил он, его глаза пристально смотрели на нее. Что-то блестело в этих темных серых глубинах, бездонных как океан и таких же загадочных... Элли протянула руку и поставила оленя в центр его ладони. Гордая голова марала и темные глаза смотрели прямо на Сорена. - Так что вот оно, - сказала Элли. - Я вручаю вам мое сердце 2 . Сорен медленно сжал пальцы вокруг крошечного оленя и прижал кулак к груди. - Спасибо, Малышка, - поблагодарил он чуть громче шепота. Элли просто прислонилась к его плечу. - Счастливого Рождества, Сорен. Она услышала, как он сделал еще один глубокий вдох через нос, словно готовился сказать что-то важное, может, даже простить ее и завершить их разрыв. Но нет. - Счастливого Рождества, Элеонор. – Все, что он сказал. Она встала, надела пальто и отправилась к выходу. У дверей церкви девушка остановилась и повернулась. - Жаль, что Рождество не каждый день, - произнесла она. - Тогда никто бы не вернулся к глупым войнам. Сорен промолчал, просто отвернулся, все еще держа оленя в ладони. Нора моргнула, и две слезинки покатились по ее щекам. Она смахнула их, пока Кингсли не заметил. Нора убрала ноги с его живота, он сел и положил подбородок ей на колено. - Клубника, - сказал Кингсли. - Что? Хочешь клубники, или это твое новое стоп-слово? - Твои волосы, - пояснил он. - В ту ночь они пахли клубникой. Когда Сорен вдохнул, перед тем как пожелал тебе Счастливого Рождества, он нюхал твои волосы. На следующий день ему было стыдно за свою слабость в тот момент, кода он вдыхал запах твоих волос, пока ты не смотрела. Я помню, как он рассказывал мне, что твои волосы пахли клубникой. - Это был шампунь. Suave, клубничный. Всего девяносто девять центов за бутылку. Он рассказывал тебе о той ночи? - Рассказал, что увидел тебя после службы, говорил с тобой, и как ему было трудно расстаться с тобой, - ответил Кингсли. – Говорил, ты выглядела такой красивой, что ему не удалось удержаться и не вдохнуть аромат твоих волос. Нора усмехнулась. Лучше смеяться, чем плакать. - Весь год нашего «расставания» или чего бы то ни было... я думала, он меня ненавидит. Или хуже того, забыл обо мне. Лучше, чтобы ненавидел, а не забыл. Кингсли покачал головой: - Забыть тебя? Иногда он появлялся у меня дома в два или три часа ночи, и мне даже не нужно спрашивать, почему. Я слышал его «Дукати» на аллее. Я вставал, впускал его и находил любую красивую мазохистку в доме для него, чтобы «выпустить» его удрученность. И все из-за тебя. - Ты серьезно? – не поверила она. - Он никогда не рассказывал. - Он не хотел, чтобы ты знала, каким слабым его сделала. - Но я хочу знать, - ответила она. - Ты знаешь, что он думал тебя похитить? - Что? - Нора сгорала от любопытства. - Однажды я спросил его, что бы он сделал, если бы я не смог вытащить тебя из тюрьмы после твоих угонов. Он сказал, что забрал бы тебя с собой к его маме в Данию. К счастью для него, я и раньше тайно вывозил людей в разные страны и не попадался. К счастью для тебя, до этого не дошло. - К счастью для его матери, - добавила Нора. - Но в тот плохой год, когда вы не общались, он признался под действием очень крепкого Каберне, что хотел отправить тебя в Данию. - Наверное, думал, что его мать позаботится обо мне лучше, чем моя собственная. – И, скорее всего, был прав. - Он считал, что будь ты по ту сторону океана и под крышей его матери, у него будет меньше соблазна выпороть и оттрахать тебя. Вот о чем он думал. - Боже, - прошептала она. - Я могу рассказать много историй о том годе, - продолжил Кингсли. - Время, когда я приковал его за лодыжку к кровати, очень хорошее. Или это, или он убил бы парня в вашей церкви, который говорил о твоих сиськах в ярких выражениях. - Кажется, я должна сказать тебе «прости», - ответила Нора морщась. - Не нужно. Для него тот год был ужасным. Для меня? - Он указал на себя. - Я просто наслаждался жизнью. - Я и не подозревала, сколько всего ему пришлось пережить за тот год. Он всегда вел себя так, словно у него все под контролем, пока я разваливалась на куски. Кинсли выдохнул небольшое противное «пфф». - Пфф? - повторила Нора. - Пфф. Взрослый мужчина, у которого все под контролем, не блуждает и не нюхает волосы девушек-подростков, - ответил он. - Если бы ты была поблизости, он бы еще раз понюхал твои волосы. - Черт, если бы я могла, то прямо сейчас понюхала бы его волосы, - сказала она. - Мне нравится его аромат. - Мороз на хвойных ветвях, - добавил Кингсли. - Дым камина вдали. - Свежевыпавший снег. - Когда перечная мята ударяет в нос, - продолжила она и рассмеялась над собой. - Мы сошли с ума. - Все из-за него, - подтвердил Кингсли. - Мы были нормальными до него. - Черт подери, такими мы и были. Мы оба, маленькие ангелы. Кингсли рассмеялся. - Что? - спросила она. - Я заметил кое-что на открытке, - ответил он. Нора наклонилась и наблюдала, как он перевернул открытку от Пресвятого сердца на заднюю сторону и указал на крошечного красного оленя с рогами под названием типографии. - Это логотип открытки, - ответила она. - Фирмы по изготовлению рождественских открыток иногда печатают оленей в качестве логотипа. Кингсли облизнул кончик пальца и провел им по оленю и названию типографии. Чернила имени не смазались. Чернила оленя - да. - Он нарисовал «оленя» на твоей открытке, Ma^itresse. - Черт возьми, - выдохнула она, теперь узел в ее горле был размером с мяч для гольфа. - Нарисовал. Нора посмотрела в глаза Кингсли, и он улыбнулся ей, гордый, как маленький мальчик, решивший загадку, которая поставила в тупик взрослых. - Кинг, что, если это не он устроил мне бойкот, - начала Нора. – Что, если он думает, что это я устроила ему бойкот? Я ждала, когда он заговорит со мной. Может, он ждет, когда я заговорю с ним. Давным-давно, тринадцать лет назад она подарила Сорену на Рождество своего «оленя». В это Рождество он тоже подарил ей свое сердце и спрятал его на ее открытке. Он не забыл ее. Не забыл ее и по-прежнему любил. И тогда это произошло, тогда в ее дом пришло Рождество. Оно было не в ели и не на кухне, и не на камине, и не висело на украшениях на карнизе, и даже не стучало ей в дверь. Оно было в этом крошечном олене на ее открытке. И если она моргнет, то пропустит Рождество. Хорошо, что у Кингсли более зоркий глаз, чем у нее. Нора прикоснулась к оленю, к его маленьким нарисованным рогам. Как стремится лань к воде... Нора хлопнула по бедрам и встала. - Пойдем, Капитан. Мы сбежим из тюрьмы. - Что? Куда? Она помахала открыткой перед его носом. - В Пресвятое сердце? - спросил Кингсли. - Я должна его увидеть. Должна, - ответил она. – И, если мы выедем сейчас, прибудем как раз к проповеди. - Тогда езжай, - сказал он. - Пожалуйста, поедем со мной? Нора видела сомнения Кингсли, но он не хотел быть третьим лишним. Неважно, сколько раз она говорила, как Сорен переживает за него так же, как и за нее, Кинг никогда не поверит и не позволит себе верить этому. - А мне пора домой, - ответил он. - Собаки скучают по мне, когда я ухожу на всю ночь. Нора прищурилась. Жалкое оправдание. - Ставлю тысячу долларов, что угадаю первые два слова из уст Сорена, когда он начнет свою проповедь, - сказала она. - Одну тысячу долларов? - спросил Кингсли. - Наличными, - ответила она. - Никаких споров. Счастливого Рождества? - Нет. - Тогда ты ни за что не угадаешь. Каждый год он читает разные проповеди, верно? - Верно. Но я могу угадать первые два слова, которые он произнесет. Веришь мне? - Нет. - Одна тысяча долларов говорит, что я могу. - Она почесала его под подбородком, как кота. Затем Кингсли схватил ее за палец и крепко сжал. Тогда ей стало понятно, что у нее получилось его заманить. Шанс доказать, что девушка не права, всегда манил француза. - Хорошо, - сдался он. - Принимаю пари. И тебе лучше приготовить деньги. - У меня они есть, - парировала Нора. Они пожали руки, закрепляя спор. - Погнали в церковь. Часть 2 Рождественское перемирие Кингсли Играет - “All I Ever Get For Christmas is Blue” Over the Rhine Уэйкфилд, Коннектикут. Было двадцать градусов, и шел снег, когда они покинули дом Норы. Кингсли плотнее затянул шарф на шее и сел в машину. - Мне лучше выиграть эти деньги, - все, что он сказал, стоило им выехать на трассу к Уэйкфилду. - Поцелуй их на прощанье, Кинг, - посоветовала она и включила обогрев и радио. Джазовый бархатный голос пел ему "All I Ever Get For Christmas Is Blue", и он поддавался соблазну позвонить сладкоголосой певице и подбодрить ее своим способом. - Знаешь, прямо сейчас мы могли бы трахаться, - заметил Кинг. - Церковь против траха, и мы выбрали церковь? - Ну что же, слишком поздно. Мы уже здесь, - ответила Нора и остановилась напротив ярко-освещенной церкви. Даже в машине Кингсли слышал музыку, доносящуюся из-за дверей, украшенных массивными венками с зелеными и красными лентами. - Пойдем? Кингсли собрался с духом. - Еще раз на баррикады. Они вошли в церковь. Кинг и Нора стояли перед открытыми дверями в святилище, касаясь носками порога, но не переступая его. Прихожане закончили петь, и все сели. Ожидание заполнило помещение до самых стропил. Все затаили дыхание. Дети утихомирены. Все взоры устремлены вперед. Сорен подошел к кафедре. Кингсли так редко видел Сорена в облачении, что у него перехватило дыхание от вида бывшего любовника в белоснежной казуле и серебристо-золотой епитрахилье. С его светлыми волосами, сияющими в свете свечей и идеально уложенными, как и всегда, он сиял, как ангел. Что, как считал Кингсли, идеально демонстрировало насколько обманчивой может быть внешность. Нора наклонилась к уху Кингсли и прошептала два слова: - Свет, пожалуйста? - спросила Нора. Сорен начал говорить. - Свет, пожалуйста? - сказал Сорен. Прихожане взорвались хохотом. - Черт, - выдохнул Кингсли. - Почему у Лайнуса это всегда срабатывало? - спросил Сорен, театрально вглядываясь в балкон, словно искал пропавший софит. – У меня ни разу это не получалось. Кингсли вытащил бумажник и отсчитал десять Бенджаминов Франклинов, которые Нора радостно засунула в карман пальто. - Счастливого Рождества, - пожелал Сорен. - Счастливого Рождества, Отец, - в унисон ответили прихожане. Нора улыбалась, купаясь в своей победе. - Как замечательно, что вас здесь так много, - начал он. - И так много лиц, которых я не видел с Пасхи. Церковь содрогнулась от смеха и стонов. Клерикальный юмор. - Вижу, Реджина стучит по наручным часам, подгоняя меня, - продолжил Сорен. - У меня есть двадцать минут, Реджина. Сколько сейчас? Сорен наклонился вперед, чтобы послушать кого-то из первого ряда. - Десять? У меня только десять минут? - с ужасом переспросил Сорен. - Но это мой выход, Реджина. Почему ты пытаешься убить мой выход? Все прихожане снова засмеялись. Кингсли ощущал и слышал его - смех пяти сотен людей в ограниченном пространстве можно было зарегистрировать на шкале Рихтера. - Кто этот человек? - прошептал Кингсли Норе. - Они его обожают. - Кингсли Эдж, познакомьтесь с Отцом Маркусом Стернсом. - Ох, можно мне на Пасху тридцать? - спросил Сорен, все еще ведя переговоры с пожилой женщиной на первой ряду. - Справедливо. Спасибо, Реджина. Теперь я могу начать? Можно? Хорошо. Запускайте секундомер. Как могло случиться, что этот нежный, игривый, обаятельный отец Стернс был еще и Сореном, мальчиком, который научил Кингсли значению слова «боль»? - Да, знаю уже поздно, - ответил Сорен. - И мы все хотим вернуться домой к нашим семьям и друзьям или, если бы вы были на моем месте, в постель. Некоторые из нас не получают выходной на Рождество. - Он указал на себя, изображая мученика. Кингсли улыбнулся, когда две молодые девушки перед ним переглянулись и поиграли бровями. Несомненно, они представляли своего священника в постели. Добро пожаловать в клуб, дамы. - Я слышал, на Рождество идет война. На самом деле, я слышу это каждый год, но мне еще предстоит увидеть, как вооруженные мужчины используют рождественские ели для тренировки в парке. Очень печально видеть одни семейные пары с детьми, проходящие мимо и наслаждающиеся огнями и украшениями, а не гранатами. Возможно, здесь идет война на Рождество, как и там, идут войны, и они не прекращаются в день Рождества. Война в Ираке, Дарфуре, Сомали... я могу продолжать. И другие войны тоже. Бесконечная война между добром и злом. Холодная война между левыми и правыми в этой стране. Войны в наших собственных жизнях и сердцах. Война против зависимостей, наших болезней, наших соперников, самих себя. - Он остановился. - Вас может шокировать, что у меня есть привычка противостоять тем, кто близок мне... Еще один всплеск понимающего смеха распространился по церкви. Они любили своего священника, это было очевидно, но еще у них был его номер. - И однажды, давным-давно, я был в состоянии холодной войны с тем, кого любил. Этот кто-то из доброты душевной напомнил мне о Рождественском перемирии 1914 года, когда во всех траншеях разразился мир между французскими и немецкими солдатами, которые днем ранее стреляли друг в друга. Мы видим фотографии в газетах - солдаты прикуривают друг другу, играют в футбол, разговаривают. Рождественское перемирие так же позволило каждой стороне в безопасности вернуть их падших соратников. Мой друг, напомнивший мне о перемирии 1914 года, сказал кое-что, что навсегда останется в моей памяти. «Очень жаль, что Рождество не каждый день. Тогда, никто и никогда не сражался бы в глупых войнах». Кингсли оценил посыл, но знал, что это была попытка выдать желаемое за действительное. Даже когда перемирие местами вспыхнуло на фронтах Первой мировой, оно было не везде. Сражения продолжались. И к 1915 году, когда война стала еще более жестокой и кровопролитной, больше не было спонтанных перемирий, даже на Рождество. И все же... вот он, бывший капитан Французского иностранного легиона, держит за руку свою Госпожу, правнучку одного из кайзеров Вильгельма. В 1915 году был совершен акт измены. Сегодня, просто день с согласной буквой в нем, как сказала Нора. Возможно, надежда у человечества была. Маленькая. - Чем больше я думаю о Рождественском Перемирии 1914 года, тем больше меня это озадачивает, - продолжил Сорен. - Как это произошло? Давным-давно на ужине в честь Дня благодарения я консультировал людей, которые не видели близких родственников несколько лет из-за ссоры из-за политики или религии, война просто на словах. Но эти мужчины в траншеях убивали друг друга, буквально стреляли друг в друга месяцами до того, как наступило перемирие. Как оно произошло? Почему? У меня есть теория. Зимой холодно, и холоднее, чем зимой в Европе в траншее, быть не может. Солдаты замерзли как никогда в своей жизни. Но Рождество - это тепло. Это горячий сидр и свечи, и рождественское полено, и слишком много людей в церкви. И еще одна волна мягких усмешек. - К Рождеству солдаты превратились в глыбы льда. И мы знаем, что происходит, когда бросаете кубик льда в горячий напиток? Лед трескается. Этот феномен известен как «дифференциальное расширение». Ядро кубика льда остается холодным и твердым, но наружная его часть контактирует с теплом и расширяется. И в один миг трескается. Рождество пришло к этим заледеневшим солдатам, выплеснулось на них, и они треснули. Может, поэтому многим из нас Рождество приносит боль. Мы ощущаем эту трещину, эту брешь, которую в нас пробил этот праздник. Думаю, поэтому на Рождество мы ощущаем столько холода, темноты внутри нас, которые выходят - злость, что еще один год уже прошел, столько времени потрачено впустую, одиночество в ожидании провести Рождество с кем-то, кто не хочет его с тобой проводить. Или хуже того, чувство, которое мы просто забыли. Краем глаза Кингсли заметил, как Нора украдкой вытерла слезу. - Но... - сказал Сорен, - может быть, есть что-то хорошее, что рождается из этой трещины в наших сердцах. Так создается место для хороших вещей, которые могут проникнуть внутрь, светлые, теплые вещи. Пламя свечи. Музыка. Старые друзья, зашедшие без предупреждения. И еще... любовь? Надежда? Прощение? Кажется разумным, что Рождество заставляет нас хотеть прощать друг друга, хотя бы на день. Понимаете, Рождество, само по себе, акт прощения. Вначале Бог вручил нам всем подарок - мир. И мир был чистым и прекрасным, и невинным, и мы разрушили его через пять минут после вручения. Мы были детьми в посудной лавке и разбили мир, не понимая, что разбили себя вместе с ним. И вместо изгнания нас из Его «списка Рождественских подарков», что я бы на его месте сделал, Бог вручил нам другой подарок. На самом деле, самый для Него ценный во вселенной - Его новорожденного сына. И этот подарок, дар Сына божьего, мы не могли сломать. Хотя и пытались, не так ли? Мы пытались. - Сорен многозначительно посмотрел на большое распятие на стене. - Тем не менее... – не останавливался Сорен, улыбаясь как благословляющий священник, - есть и хорошие новости. Господь дал нам Своего Сына как акт непомерного прощения. И мы действительно пытались сломить его, и на несколько дней показалось, что нам удалось. Ох, мы не сломили его. Потому что Иисус - это любовь, а любовь, настоящую любовь, можно бросать и пинать, и избивать, пороть и бить, и распять на кресте. Но она будет жить. Истинная любовь живет и будет жить вечно. И я желаю вам счастливого Рождества и еще поздравляю нашего Господа с Днем рождения, ибо он каждый год возрождается в наших сердцах. И в этом и есть значение слов Иммануила - Бог с нами. Рождество с нами как прощение на протянутых ладонях. Проповедь закончилась, и Нора потянула Кингсли за руку, выводя его из святилища в притвор. - Ты в порядке? - спросила Нора. - Я? - Ты так сильно сжимал мою руку, что я подумала, ты ее сломал. - Правда? – не поверил Кингсли. - Прости. - Он добрался до тебя? - поинтересовалась она, сочувственно улыбаясь. - Немного, - признался Кинг. - Это происходит с лучшими из нас. В святилище снова заиграла музыка. - Хочешь уйти? - спросила она. - Или хочешь пойти к нему и подождать там? - Только на несколько минут, - ответил Кингсли. - Я смогу вручить ему носки. - Хорошо. Следуй за мной, - произнесла Нора. Она вывела его через главные двери церкви и повела за угол. Под светом зимней луны они прошли по дорожке, которая вела от церкви к толстым стволам деревьев, защищающим небольшой дом Сорена от посторонних глаз. Нора поднялась к двери и повернула ручку. Заперто. Она вытащила связку ключей из кармана пальто. - Такого никогда не было, - пробормотала она и открыла дверь собственным ключом. Дверь открылась на кухню Сорена. Нора включила свет, и Кингсли увидел на столе старомодную банку для печенья. - Боже мой, Клэр, - воскликнула Нора, сняв крышку с банки. - Люблю эту девчонку. Каждое Рождество она посылает Сорену две дюжины самых лучших глазированных печений. - Ты ешь его печенье? - спросил Кингсли. - Он не говорил, что ты можешь угощаться. - Если ты сосала член мужчины, значит можешь есть его печенье. Пожизненно. Это закон. - Нора расстегнула его пальто и стянула с плеч. - Правда? – задал вопрос Кингсли, помогая ей со своим пальто. - Правда. - В таком случае, - сказал Кинг, - передай мне одно. Нора усмехнулась и закинула печенье в его рот. Оно таяло на языке словно масло, что неудивительно, ведь почти на 78% печенье из него и состояло. Нора повесила его пальто и провела в гостиную, где он и Сорен много раз за эти годы напивались. Кингсли дорожил этими ночами, ночами, когда стены Сорена немного опускались. Эти пьяные ночи они говорили до самого рассвета. Иногда Сорен лежал на спине перед камином и позволял Кингсли положить голову ему на живот, как в старые времена. Иногда Сорен даже проводил рукой по волосам Кингсли и тянул, но сегодня этого не произойдет. Нора включила гирлянду на ели, и Кингсли пришлось зажмуриться от внезапной вспышки огней. - Похоже, не только у меня была групповуха с Санта Клаусом, - отметила Нора. Она включила электрические свечи на окнах. Даже каминная полка была украшена свечами, настоящими, и она зажгла одну за одной, пока вся комната не засияла. На крышке рояля стоял праздничный венок. Нора зажгла все четыре свечи внутри венка, а Кингсли разжег огонь в камине и нашел прекрасную пуансеттию на полу возле поленницы. - Бамби, - прочитал он на открытке. - Я украла ее с алтаря в доме Иезуитов. С любовью, Магдалена. - Надпись была на итальянском. Бамби? - Эй, - позвала Нора, перебирая толстую пачку открыток, которую достала из корзины. - Я нашла секрет для получения кучи Рождественских открыток. Присоединиться к духовенству. Должно быть, тут две сотни. - Не стоит того, - заметил Кинг. - Я могу сам купить открытки. - Посмотри, это мы, - сказала она и протянула открытку с Мелочью пузатой. На переднем плане был светловолосый пианист Шредер, темноволосая сплетница Люси и Снупи. - Я чертова собака? - спросил Кингсли. - Ты перетрахал столько ног. - Говоря о них, откуда ты знала, что он пошутит с Пинатсами? - решил узнать Кинг. - Давным-давно я осмелилась сказать ему это, когда он шел читать рождественскую проповедь, - ответила она, продолжая перебирать открытки. - Не думала, что он сделает это, но как видишь. Раз в несколько лет он произносит ее, чтобы рассмешить людей. - Откуда ты знала, что он произнесет ее сегодня? - спросил он. - Я не была уверена, - ответила она. - Но это пари заставило тебя пойти со мной, верно? - Если бы ты проспорила, я бы взял тебя вместо тысячи долларов. - Стоило того, чтобы привести тебя сюда, - парировала она. - Я запихнула твою тысячу в коробку для пожертвований. И разрешу использовать налоговый вычет. - И подмигнула ему. Нора вернула открытки в корзину и как только повернулась, Кингсли обхватил ее за талию, притянул к себе и страстно поцеловал. Он ощутил сахар на ее губах, теплое масло печенья. Он мог провести всю ночь, целуя и пробуя эту женщину, которая поставила на кон тысячу долларов, только чтобы он пошел с ней в церковь. - Аминь? Они оторвались друг от друга, как два подростка, застуканные отцом с ружьем. Сорен стоял на пороге между кухней и гостиной, скрестив руки на груди с изумленным раздражением на лице. - Прости. Ветка омелы, - попыталась выкрутиться Нора. - Нужно быть начеку. Омела может ударить в любой момент. Кстати, ты очень тихо ходишь. - Я увидел огни в своем доме, которые были выключены, когда уходил, и подумал, что у меня в доме очень глупый вор. Или... двое глупых воров. Сорен посмотрел на них, а они посмотрели на него. Кингсли не был уверен, что нужно сказать или сделать, или как объяснить их присутствие. Слава Богу, есть Нора. - С Рождеством, Сорен, - произнесла она и подошла к нему. Он сразу же раскрыл объятия, без оговорок или колебаний. Кингсли видел, как она положила голову на грудь Сорена, а он уперся своим подбородком ей в макушку. - Ты увидела оленя на открытке? - спросил мужчина. - Кингсли увидел. Я не заметила. Он меня осчастливил. - Диана думала, я сошел с ума. Я продолжал рисовать крошечных оленей на черновике своей Рождественской проповеди. - Я слышала, - тихо ответил она. - Твою проповедь. Я была на галерке. - Тебе понравилась? - поинтересовался Сорен. - Ты украл мою реплику. - Одолжил. - Я одолжила два твоих рождественских печенья. - Тогда мы в расчете, - закончил он эту тему и поцеловал ее в макушку. Кингсли с изумлением смотрел. Все были прощены, как по щелчку. Никто не извинялся. Никаких «Мне жаль». Никаких «Ты прощена». Они просто обнимали друг друга. Нора медленно оторвала себя от Сорена, но не отпуская его руку. - Надеюсь, ты не против того, что я притащила Кинга с собой, - сказала она. - Счастливого Рождества, - поздравил Сорен. - Joyeux No"el, - ответил Кингсли. - Я открою вино, - вмешалась Нора. И оставила их наедине. - Она, правда, притащила меня сюда, - сказал Кингсли. - Если хочешь побыть наедине с ней, я могу вызвать машину и уехать. Не хочу портить твое Рождество с ней. Сорен молчал. Кингсли понял намек. - Оставлю подарок под елью, - добавил Кинг. – Откроешь, когда захочешь. Или выбросишь в камин. - Он поднял элегантно упакованные носки с каминной полки и положил их под дерево. Когда Кингсли поднялся, Сорен был позади него. Сорен схватил Кингсли за затылок и притянул в свои объятия. Кингсли был слишком шокирован, чтобы хоть как-то отреагировать. Хотя у него в голове промелькнула одна мысль... если это грубое объятие будет всем, что он получит на Рождество, этого будет достаточно. Этого будет более чем достаточно. Это будет роскошью. Кингсли уткнулся носом с плечо Сорена, и тот прошептал ему: - Единственный способ, которым ты испортишь мое Рождество, это если уйдешь сейчас, - сказал Сорен. - Его слова были мягкими, но тон - стальным. - Сожги ель, сожги дом дотла, мне все равно. Но не уходи. Кингсли вдохнул аромат Сорена. В эту ночь он пах, как свежевыпавший снег, как и всегда, но было что-то еще. На его одежде был запах церковных благовоний. Единственное, что помнил Кингсли со времен католической школы, - что молитвы Божьего народа поднимаются над Его алтарем в форме благовоний. А это значило, что Сорен пах, как молящийся. - Не уйду, - пообещал Кингсли, внезапно ощутив в глазах жар и боль. - Хотя я могу съесть всё печенье. Сорен резко отпустил его и указал на дверь. - Выметайся. Кингсли так громко рассмеялся, что ему пришлось сесть. Он плюхнулся в кресло и снял ботинки, будто это была еще одна запойная ночь у Сорена. - Ублюдок, - ответил Кингсли, и Нора принесла три бокала красного вина, коими она старалась балансировать. - Я могу сжечь твой дом до наступления рассвета. - Ах... оскорбления и угрозы поджога, - произнесла Нора с улыбкой. - Теперь я ощущаю истинный дух Рождества. Девушка раздала бокалы и села на подлокотник софы. Сорен встал у камина, снял белую колоратку и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Неосознанный жест, но Кинг не мог перестать смотреть на обнаженное горло Сорена. - Могу ли я узнать, что вас привело в мою скромную обитель сегодня? - спросил Сорен. - Рождество, - ответила Нора. - Мы думали заскочить, проверить, не хочешь ли ты провести с нами время? Выпить вина? Посмотреть Рудольфа? - Потрахаться? - добавил Кингсли. Нора уставилась на него. - Простите моего парня-шлюшку, - обратилась Нора к Сорену. - Он тридцать шесть часов провел без секса. Цыц, Кинг, или Мамочка вернет все твои рождественские подарки в магазин. - Она посмотрела на Сорена и закатила глаза. - Сабмиссивы - с ними невыносимо, нельзя повесить их под потолок темницы и обескровить, не так ли? - На самом деле, не такое и плохое предложение, - заметил Сорен. - Обескровить Кинга? - уточнила Нора. - Больше уместно для Дня Святого Валентина. - Нет, - ответил Сорен. - Потрахаться. Кингсли совершил большую ошибку, пытаясь сделать глоток вина в тот момент, когда Сорен озвучил свое согласие с идеей насчет траха. Оно застряло у него в горле и едва не вышло через нос, прежде чем он успел его проглотить. - Вы ожидали, что я скажу нет? - спросил Сорен. - У меня прошло значительно больше времени, чем тридцать шесть часов. Пока Кингсли оправлялся от почти смертельного глотка насыщенного Пино Нуар, Нора подошла к Сорену, положила руки ему на грудь и поднялась на носочках, чтобы его поцеловать. - И как только я думаю, что вы все выяснили, - сказала она после поцелуя, - ты соглашаешься на тройничок на Рождество. Или двойничок, если Кингсли умрет. - Я не умру, - произнес Кинг. - Наверное. Можно мне воды? Нора передала ему бокал воды, который он выпил залпом и вернул ей. - Merci, Ma^itresse. - Пожалуйста. Не умирай, - попросила она. - Возможно, позже мне понадобится твой член. - Мы уверены, что он серьезно? - спросил Кингсли, повернув голову в сторону Сорена, стоявшего у камина, с невыносимо загадочным выражением на лице. - Не знаю, говорил ли он серьезно, - ответила Нора. - Но я - да. Я буду наверху, ждать в постели или сна, или секса. Она убежала наверх так, как только Нора могла бегать в доме иезуитского священника в 1:16 утра. Оказавшись одни, Сорен посмотрел на него и чуть изогнул бровь. Кингсли откинулся на спинку кресла и попытался выглядеть обычно. - Это была твоя идея, - обратился Сорен. - Я шутил, Брат Трах. - Если ты не заинтересован, - ответил Сорен, - мы будем спать. Элеонор превосходно взбивает подушки. Приблизительно долей секунды позже Кингсли оказался на ногах. - Нет, я заинтересован. Только... ты застал меня врасплох, немного, - оправдался Кингсли. - Как будто мы не делали это раньше, - напомнил ему Сорен. - Мы не были друг с другом долгое время. Вот и все, - объяснил Кинг. - Ты и она... постоянно. Но втроем? Ни разу после того года. Да, тот год. Кингсли размышлял о нем, как о «том годе» или том годе . Всегда в кавычках или курсивом, если речь шла о чем-то вымышленном или чуждом. В тот год он и Нора исчезли, покинули Нью-Йорк, оставили Сорена, покинули друг друга и вернулись совершенно другими людьми, какими они были до «того года». - Уверен, что хочешь моего присутствия? - спросил Кингсли. - Элеонор довольно сильно увлечена тобой по причинам, которые ускользают от меня. - Я не спрашивал, хочет ли она, чтобы я был там. Она всегда хочет меня, - ответил Кингсли, не в состоянии устоять перед возможностью потыкать в эго Сорена. - А ты? Сорен отвернулся и посмотрел на камин, и носком черной туфли вернул горшок с пуансеттией на место возле поленницы. - Кто, черт возьми, такой Бамби? – решил узнать Кингсли, вспомнив записку на пуансеттии. - Я, - ответил Сорен. - Сокращенно от «бамбино», потому что я был «малышом» иезуитом, когда мы познакомились. - Магда называла тебя Бамби? И ты позволил? - Она не раз спасала мое здравомыслие, - пояснил Сорен. - Не уверен, пережил бы я семинарию без нее. - Знаешь, если кто-то такой же, как ты... - начал Кингсли, - как ты из прошлого, девятнадцати-двадцати лет, придет ко мне за помощью, я бы ответил: «Я знаю, кто может помочь тебе - Госпожа Нора». - Ты пытаешься доказать свою правоту, - сказал Сорен. - Не стоит. Сорен отпил вина, и пристально посмотрел на бокал. - Магдалена никогда не отправляла мне пуантсеттию, - отметил Кингсли. - У нас с ней своя история, - произнес Сорен. - Как у меня с тобой. И она не вся плохая. - Ничего из нашей истории не было плохим, - не согласился Кингсли. - Во всяком случае, кроме концовки. - Элеонор не согласна. - Ей жаль, что она вспомнила об этом, - ответил Кингсли. - Сегодня она сказала, что ей жаль. - Правда? Кингсли кивнул: - А тебе? - Жаль? Насчет чего? - Он казался оскорбленным мыслью, что может о чем-то жалеть. - Когда сказал, что я с ней, чтобы причинять тебе боль? Это несправедливо для нас обоих. - А это не так? - На самом деле... - Для такого простого человека с тобой невероятно сложно, - заметил Сорен. - Чтобы лечь с нами в постель тебе никогда не требовалось выгравированное приглашение. Кингсли несколько секунд стучал ногой по полу. - C’est vrai. Mais... Рождество. Ты хочешь меня в тройнике? Попроси вежливо. Заверни в подарочную упаковку. Укрась. Сорен сорвал игрушку с ели и повесил ее на воротник рубашки Кингсли, прижав серебристый крючок к его коже. - Сукин сын! - сказал Кингли, вытащив игрушку, крошечную снежинку с мерзким крючком, из рубашки. Он прикоснулся к шее и заметил каплю крови на пальцах. - Зачем ты это сделал? - Потому что именно так я украшаю, - объяснил Сорен. - Прекрати флиртовать, когда я стараюсь изо всех сил. - Кингсли вернул украшение на ель, окровавленный крючок и все остальное. - Я ошарашен. Видел тебя в твоем облачении. И сейчас, как предполагается, увижу, как ты трахаешься? - А я до сих пор не могу поверить, что ты пришел на службу в Сочельник. - Я не приходил. Я заглянул, вот и все. Ты был... другим. Будто совсем другой человек. Это странно. - Странно? Это моя работа вот уже четырнадцать лет. - В лесу ты трахал меня до потери сознания. Мне дозволено считать странным, когда ты, во всем белом, стоишь на кафедре и говоришь об Иисусе, и сияешь, как гребаный ангел. Сорен опустил голову. Если бы Кингсли нужно было угадать, он бы сказал, что Сорен считал про себя, чтобы успокоиться. Вероятно, до ста. Если быть точнее, до ста тысяч. - Хорошо, - выдохнул Сорен. - Ты выиграл. Да. - Да. Да, что? - спросил Кингсли. - Да, я хочу тебя в постели с нами. Сейчас. Сегодня. И да, я хочу, чтобы все было так, как было прежде, хоть и знаю, что желание это несбыточное. На одну ночь, пожалуйста, в качестве подарка, давай притворимся, что этого года никогда не было. Так что вот она, праздничная обертка. Мы можем стоять здесь и продолжать ссориться или поднимемся наверх и притворимся на час или больше, что нет никакой войны. Выбор за тобой. Что бы ты не решил, пожалуйста, не вини меня, когда позже будешь сожалеть. Кингсли встал перед Сореном и расстегнул пуговицу его черной клирикальной рубашки, а Сорен просто стоял и позволял это ему. - Отец Стернс, это вы уговорили меня, - заметил Кингсли. - Я не буду обвинять вас, когда буду сожалеть. Потому что не буду сожалеть. Кингсли поцеловал Сорена в обнаженное горло и выемку под адамовым яблоком. - В облачениях я тот же самый человек, что и без них, - произнес Сорен. – Независимо, хочу я того или нет. Кингсли опять поцеловал горло Сорена. - Думаешь, нам стоить подняться наверх? - поинтересовался Кингсли. - Наша дама, скорее всего, уснула в ожидании того, когда сможет поднять наши члены. - Наша дама, скорее всего, на верхней ступеньке подслушивает нас, - ответил Сорен. - Вовсе нет! - прокричала Нора. - У нее большие неприятности, - медленно сказал Сорен и улыбнулся. Температура крови Кингсли подскочила на пять градусов от одного вида его улыбки. В мире не было ничего более сексуального, чем улыбка доминанта, собирающегося уничтожить хорошее настроение сабмиссива. Они поднялись наверх и направились прямиком в спальню, где обнаружили Нору, лежащую на спине на постели, закинув ноги на изголовье, обнаженной в одних красно-белых полосатых гетрах. Кингсли положил руку на плечо Сорена, и оба смотрели на Нору на постели. - Как раз вовремя, джентльмены. Я собиралась начать без вас, - заявила Нора. Она была идеальна, вся сцена абсолютно parfait. Девушка выглядела утонченной в дерзких рождественских носках, лежа на спине, словно в приглашении. Сорен повесил на окно спальни праздничную гирлянду, и комната наполнялась мягким белым светом. Если бы Кингсли мог заморозить момент и запечатлеть его, тот бы висел на стене над его кроватью, чтобы он мог смотреть каждый раз, когда трахается. - Если Миссис Клаус отдаленно похожа на нее, - обратился Кингсли к Сорену, - тогда становится понятно, почему столько песен о приходе Санты на Рождество. Нора выбрала этот момент и раздвинула колени и приподняла бедра с томительным соблазнительным движением. - Действительно самое чудесное время года, - заметил Сорен. Он повернул голову и посмотрел на Кингсли. - Почему ты до сих пор тут? Не видишь, она продрогла? - Я согрею ее для тебя, - пообещал Кингсли, хлопнув в ладоши и потерев их. Подходя к кровати, он обернулся, чтобы убедиться, что Сорен смотрит, как тот снимает свою рубашку. Он сбросил ее, забрался на кровать к Норе, схватил ее за бедра и притянул к себе. - Здравствуйте, мистер Кинг, - поприветствовала она. - Вам нравятся мои носочки? - Они будут очень хорошо смотреться на моей спине, - ответил Кингсли, опустил голову, чтобы поцеловать ее мягкий гладкий живот. Руки Норы блуждали по его плечам. Он нашел ее рот и поцеловал. Поцелуй был страстным и влажным, и распространился к его члену. Он раздвинул бедра Норы так широко, чтобы расположиться между ними. Он прижался к ней эрекцией, она пробормотала мягкое «пожалуйста» в его губы. Девушка опустила руку между их телами и ей удалось расстегнуть его ремень и брюки, не разрывая поцелуя, и затем его член оказался в ее мягких, гладких ласкающих руках. Она скользила по его длине, дразнила головку. Выделилась капля жидкости, и его Госпожа поймала ее пальцами и скользила по влажности... не разрывая поцелуя. Ничто не могло разорвать поцелуй кроме ее садизма. Она полностью обхватила его ладонью и потянула вверх, медленно и жестко. Он начал стонать, но Нора укусила его нижнюю губу. Удовольствие вкупе с болью было таким интенсивным, что Кингсли едва не кончил ей на живот. - Черт... - зарычал он, затем рассмеялся над собственной реакцией. Нора дьявольски улыбнулась. Сорен стоял у кровати и смотрел на них, из-за чего все было гораздо лучше и хуже одновременно. Он небрежно прислонился к столбику кровати, но ничего небрежного не было в голодном взгляде его глаз. - Она не очень хорошо себя вела, - заметил Сорен. - Мы должны что-то сделать с этим. Нора открыла рот для протеста, но Кинг накрыл его ладонью, чтобы заткнуть ее. Она зарычала в его ладонь. Он предупреждал, что сегодня хотел быть сверху. Если ей требовалось напоминание, то она его получит. Сорен открыл большой чемодан, который хранил у изножья кровати, простой чемодан, в котором хранились все его игрушки для пыток. Он достал веревочные манжеты и ротанговую трость. Кингсли почти возразил против трости. Француз не был ангелом, но трость могла нанести ущерб всему миру, но когда Нора увидела ее, то улыбнулась. Ее язык проскользнул сквозь зубы, чтобы прикоснуться к его ладони. Он заткнул ее поцелуем. Но она переместилась с его губ к его уху. - Все хорошо, - прошептала она. - Рождество может быть черным и синим. - Дети, - обратился Сорен. - У вас есть чем поделиться с классом? - Нет, - ответил Кингсли. - Мы обсуждали ситуацию с презервативом, - соврала Нора. - И что за ситуация с презервативом? - спросил Сорен. - У меня есть они, - ответил Кингсли. - В этом и заключается ситуация. И еще... передай мне их. - Он указал на веревочные манжеты в руке Сорена. Сорен бросил их Кингсли, который поймал их в воздухе, и затем быстро, словно молния, запястья Норы были зафиксированы к перекладине над изголовьем. Он посмотрел на нее под собой. Обнаженная, ее тело гладкое и бледное, и эти белые рождественские гирлянды в окне спальни переливались на ее коже и в ее глазах. Ее грудь поднималась и опадала в такт быстрому дыханию, и ее соски, красновато розовые, были уже твердыми, твердыми и неотразимыми. Кингсли обхватил ладонью ее левую грудь, грубо приподнял и глубоко всосал сосок. Он прекрасно понимал, что Сорен наблюдает за каждым его шагом. Кингсли посмотрел ему в глаза, пока посасывал ее грудь. Это был просто зрительный контакт. Напряженный, непрерывный раскаленный зрительный контакт. Он взял правую грудь Норы в ладонь и погладил сосок. Любопытно, насколько внимательно наблюдал Сорен, Кингсли сжал сосок достаточно жестко, чтобы заставить ее вздрогнуть. Сорен резко вдохнул, но тихо, на реакцию Норы. Кингсли рассмеялся бы, не будь у него во рту прекрасного соска Норы. - Кингсли, - обратился Сорен обманчиво спокойным тоном. - Думаю, ты кое-что забыл. - Что же? - поинтересовался Кинг и сел на пятки, все еще лаская Нору. - Ты все еще одет. Кингсли оставил ее лежать на кровати, а сам встал, чтобы закончить раздеваться. Он стоял перед Сореном и снимал джинсы. И носки тоже. Он был твердо убежден в том, что только на женщинах «нагота в носках» выглядела удачно. Нора была тому доказательством. Сорен только один раз моргнул во время этого процесса. - Я видел это раньше, - напомнил ему Сорен и постучал ротанговой тростью по его бедру. - Видел, - повторил Кингсли. - Трогал, сосал, дрочил, пока трахал меня слишком много раз, чтобы сосчитать... - Эй, меня тоже, - напомнила о себе Нора. - Твоя киска уже достаточно влажная, чтобы принять мой член? - спросил Кингсли. - Она... - Не важно, - перебил мужчина. - Он все равно окажется внутри. Сорен одобряюще улыбнулся. Нора большую часть своих двадцати лет провела, обслуживая их члены. Кингсли снова забрался на постель, сел между ее бедер и раскатал презерватив. Своими пальцами он раздвинул ее лепестки и осмотрел блестящую влажную красную плоть. Нора приподняла бедра в приглашении. Кингсли прижал головку члена к входу ее лона. - С твоего позволения? - обратился Кингсли к Сорену. - Одобряю и поддерживаю, - ответил Сорен. И Кингсли погрузил член в Нору, которая приняла каждый его дюйм. Кингсли зарычал от удовольствия, когда ее горячее лоно обхватило его. - Иисусе, - пробормотал он, стоило ей сжаться. - Пыталась сказать, что я достаточно влажная для твоего члена, мистер Кинг, - произнесла она дразнящим тоном. - Будешь и дальше болтать, я заткну твой рот своими носками, - предупредил Кингсли. - Или моим членом. Выбирай. - У меня есть идея получше, - вмешался Сорен. Он забрался на постель и поцеловал Нору. Поцелуй был долгим, и Кингсли смотрел, как их языки соприкасаются и переплетаются. Все это время Сорен держал в руке трость. Чем дольше Сорен не использовал ее на их обоих, тем больше Кингсли боялся ее. Кинг продолжал вколачиваться в Нору, но не отводил глаз от трости. Он обхватил грудь Норы, ласкал и сжимал, пока врезался в лоно... но смотрел на трость. Он потер большими пальцами твердые соски, дразнил их, пока Нора не застонала в рот Сорена... Но он смотрел на трость. - Что ты планируешь делать с ней? - не вытерпел Кинг, его голос был напряжен, пока он вдалбливался в Нору. Сорен разорвал поцелуй и повернул голову. - Помочь тебе, - ответил Сорен. - Помочь мне? - улыбнулся Кингсли. - Как? Сорен выпрямился и замахнулся тростью. Он ударил так быстро, что Кинг услышал, как та рассекает воздух с шипением и инстинктивно поморщился. Но Сорен никого не ударил. Он нежно пошлепал Кингсли по пояснице. - Вот так, - ответил Сорен. Он использовал трость, чтобы побуждать Кингсли продолжать трахать Нору. Но в этот раз медленней, в ритме Сорена, а не Кингсли. Кинг вышел и, когда Сорен поднял трость на дюйм с его тела, снова вонзился в киску Норы, только когда Сорен и трость указали, что он может. Поскольку ему пришлось замедлиться, он стал их считать. Нора приподняла бедра навстречу, и он погрузился в ее влажное лоно до самой матки и медленно вышел, зная, что Сорен смотрел как его член проникает и покидает ее, и снова проникает. Нора в экстазе запрокинула голову назад, и Кингсли едва не умер от ощущения контроля над каждым его движением легкими прикосновениями трости по спине. Это не должно было ощущаться таким эротическим. Просто конец трости на его бедре подсказывал ему, когда и как именно трахать. Но на Кингсли каким-то магическим способом это работало. Он ощущал себя использованным, словно был всего лишь предметом, игрушкой, и он был в руках Сорена ради удовольствия Норы. Сорен контролировал каждое его движение, каждый вдох, его член, его оргазм и его сперму - и Кингу это нравилось. - Норе это слишком сильно нравится, - сказал Сорен, глядя на Нору. - Ей пока не разрешалось кончать. - А ты ей об этом сказал? - спросил Кинг. Нора так тяжело и быстро дышала, что он сомневался, что она что-то слышала. Он тоже был близок к оргазму и едва мог говорить. Его бедра были напряжены, и член словно сталь, а трость все так же легонько стучала по его телу, управляя каждым его движением. - Думаю, нам стоит остановиться, пока она не кончила, - произнес Сорен. - А как насчет меня? Могу я кончить? – решил узнать Кингсли, и ему было наплевать на ответ Сорена. Просить у него разрешения кончить было еще больше возбуждающим, чем любой предыдущий оргазм. - Полагаю, - ответил Сорен. Сорен снова замахнулся тростью, замахнулся резко, жестко. Замахнулся и ударил по тыльной стороне бедра Кингсли. Боль была внезапной, обжигающей, ослепляющей. Он подумал, что Сорен рассек бедро до самой кости. Кингсли вскрикнул. Все нервы его тела одновременно вспыхнули. Его спина изогнулась, и он потерял над собой власть. Он погрузился в Нору и кончил, оргазм уничтожил весь самоконтроль и всю выдержку. Он медленно возвращался в сознание и смутно распознал звук высокомерного смеха. - Думаешь, это смешно, - сказал Кинг, покинув тело Норы и перекатившись на спину. - Если бы ты был чуточку шлюховатей, - ответил Сорен, - ты был бы... - Мной? - перебила Нора. Она широко улыбалась, как кошка, съевшая сметану. И Кингсли был сметаной. - Именно, - подтвердил Сорен и снова поцеловал ее губы. - Вы двое меня убьете, - сказала она. - Вот почему, - начал Сорен, - французы называют «оргазм» маленькой смертью. - К черту маленькую смерть, - вмешался Кингсли. - Это была почти большая смерть. В следующий раз предупреждай, прежде чем заставишь парня выплеснуть его мозги через член. - Мое имя единственное необходимое предупреждение, - ответил Сорен. - Тут он прав, мистер Кинг, - добавила Нора, потянулась и вздохнула. - Элеонор? - обратился Сорен. - Да, сэр? Он прижал палец к своим губам, чтобы заткнуть ее. - Цыц. Мужчины разговаривают. У Норы от шока отвисла челюсть. Она подчинилась и замолчала, но ее глаза говорили о многом, и это многое было со словом «убийство» на обложке. - Позже, mon ami, она убьет тебя за это, - предупредил Кинг. - Возможно, - с улыбкой согласился Сорен. - Но сейчас она ничего не может сделать. Кингсли отдохнул несколько секунд, прежде чем у него хватило сил, чтобы снять и выбросить презерватив. - Что сейчас? – задал вопрос Кингсли. Рубец на его бедре горел, как греческий огонь. Он снова был наполовину твердым. Сорен посмотрел на Нору и улыбнулся. Он произнес три любимых французских слова Кингсли: - C’est a moi. - Твоя очередь, - ответил Кингсли. Сорен встал и быстро разделся, а Кингсли вытянулся рядом с Норой, прикасаясь к ее киске, лаская ее, раскрывая, пока девушка тяжело дышала. Теперь, будучи обнаженным, Сорен устроился рядом с ними, и Кингсли начал убирать свои руки с ее тела. - Не двигайся, - приказал Сорен. Кингсли изогнул бровь на Сорена, но сделал, как приказано. Один палец оставался внутри Норы, когда Сорен навис над ней, и он оставался внутри, когда Сорен погрузился в нее одним долгим толчком. Нора всего его приняла. Она зарычала, и Кингсли не мог понять, от боли или от удовольствия. Она так широко развела ноги, что Кингсли закинул одну себе на бедро. Она тяжело дышала. Принять их обоих будет не так-то просто. Она делала это раньше, но сегодня она была узкой из-за приближающегося оргазма. Но Сатерлин не жаловалась или потому, что удовольствие перевешивало боль, или потому, что знала, что ее боль столько удовольствия приносит Сорену. Кингсли едва дышал, пока двигал пальцем внутри нее одновременно с точками Сорена. Прикасаться к ней и Сорену было блаженством. Медленное скольжение влажного члена Сорена по его пальцу, по тыльной стороне ладони... влажный жар киски Норы... звуки трех любовников, их смешивающиеся дыхания... Кингсли был достаточно твердым, что мог кончить от одного слова. Головка его пениса прижималась к бедру Сорена, каменному от напряжения, и, когда Сорен погружался в Нору, его бедро скользило приятнее, чем рука. Глаза Норы были закрыты от сосредоточения, верный признак того, что она близка к развязке. И все же Сорен не увеличил темп. Он навис над ней, трахая так, словно у него в распоряжении была вся зима, чтобы согреться внутри нее. Кингсли тоже не торопился. Когда Сорен вышел до самой головки, Кингсли тоже вытянул палец, и как только Сорен погрузился, Кингсли погладил его. Сорен посмотрел на Кинга, посмотрел ему в глаза и ничего не сказал, пока вколачивался в тело Норы и одновременно в руку Кингсли. Когда ресницы Сорена затрепетали, а глаза закатились, Кингсли испытал триумф, что было лучшим, что ему когда-либо и кто-либо дарил на Рождество. Мгновение прошло, и Сорен снова контролировал себя. Он глубоко пронзил Нору, которая подняла голову и бедра. - Или убей меня, или дай кончить, - умоляла она. - Пожалуйста, сэр? - Что же выбрать? - спросил у Кинга Сорен. - Пусть лучше будет оргазм, - ответил Кингсли. - Рождество все-таки. - Тогда ты должен оказать честь, - сказал Сорен. Сорен начал двигаться быстрее, Кингсли массировать набухший клитор Норы. Маленький твердый узелок пульсировал под его пальцами. Она приподняла бедра, быстро дышала и дернула за веревочные манжеты. Кровать двигалась и раскачивалась, пока Сорен трахал ее, а Кингсли ласкал пальцами. Ее полная грудь поднималась и пускалась в такт дыханию. Кингсли обхватил ее сосок губами и сосал, а она извивалась и выгибалась, упиралась пятками в простыни, ее пальцы впились в изголовье. Сорен вколачивался в нее жестко, безжалостно вдалбливался, в то время как Кингсли доводил ее все ближе и ближе к освобождению. Когда она оказалась там, и он понял это по изгибу ее спины, он добавил второй палец внутри нее и подогнул их, прижимаясь к глубине ее точке G. Нора не кончила. Она взорвалась. Ее киска сокращалась так сильно вокруг пальцев Кингсли, что ему было больно. Она дрожала под Сореном, содрогалась вокруг его члена и даже он, мастер самоконтроля в такие моменты, тихо ахнул и сжал пальцами мягкую плоть ее бедра. Теперь измотанная Нора рухнула на кровать. - Господи Иисусе, - прошептала девушка между хриплыми вдохами. – Думаю, ты трахнул меня в позвоночник. Можно изнутри намазать йодом? Моя вагина еще неделю будет сокращаться. - Это комплименты? - уточнил Сорен, улыбаясь ей. Он ласково погладил ее по лбу, нежно смахнул влажную прядь с лица. - Это факт, - ответил она. Кинг блаженно улыбнулся, лежа на боку рядом с ней, нежно сжимая ее груди без какой-либо причины, только потому, что ему это нравилось, и она была не в том положении, чтобы возражать. - Думаю, я должен кончить, чтобы мы все поспали, - заметил Сорен. - Сон переоценен. - С ними Кингсли мог заниматься этим всю ночь. - А знаешь, что не переоценено? - спросила Нора. - Минет. - Недооценен, на самом деле, - согласился Кингсли. - Элеонор, ты на что-то намекаешь? - поинтересовался Сорен. - Ты, наверное, сломал мою вагину, - объяснила она. - Если хочешь кончить в меня, думаю, мой рот будет лучшим выбором. Если это угодит вам, сэр. Она посмотрела на Кингсли и улыбнулась, ее глаза горели эротическим озорством. - Я позволю, - сказал Сорен. - Хотя, кажется, ты предлагаешь это, чтобы я тебя развязал. Если попробуешь убить меня за то, что приказал молчать, я заставлю тебя спать на полу без одеяла, и, если думаешь, что это шутка, спроси у Кинга, сколько раз ему приходилось так ночевать. - Семь, - ответил Кингсли. - Не то, чтобы я считал. Он считал. - Клянусь, у меня нет скрытых мотивов, - пообещала Нора, верный признак лжи. Сорен быстро ослабил веревки, и Нора освободила руки. Она медленно села и потянулась, а Сорен лег, его голова приземлилась на подушку. Нора легла на него, поцеловала губы, глубокий поцелуй, на который Сорен ответил с зубами, языком и страстью. Нора оторвалась от него, но только чтобы поцеловать в шею, а затем широкую грудь, его твердый живот, бока и бедра. Она задержалась на бедрах, и Кингсли понял, это была смесь прелюдии и пытки. Истинный свитч, она могла угождать и дразнить одновременно. Однако Сорен был истинным доминантом, и все, что ему потребовалось это прочистить горло, чтобы сообщить ей, что дальнейшая задержка сыграет против ее интересов. Нора поняла намек. Она встала на четвереньки между его бедер и взяла в рот его член. Кингсли наблюдал, как девушка медленно сосала его и вбирала до самой глотки, затем отпускала до головки, которую щедро облизывала языком. Но Кингсли не хотел просто смотреть. Он был таким твердым от таких интимных прикосновений к Сорену, что снова нуждался в оргазме. Он встал на колени позади Норы, которая была слишком поглощена своей задачей, что даже не заметила, как он надел презерватив. Но когда он оказался позади, обхватил ее бедра и начал погружаться в нее... она заметила. Она зарычала, все, что она могла с полным ртом, но не перестала сосать. Ее лоно, казалось, восстановилось после встречи со смертью. Оно было жарким и влажным, и гостеприимным, когда Кинг толкнулся в нее, проникая в киску, а Сорен в рот. Кингсли не знал, кто кончит первым, он или Сорен, но выгоднее ставка будет на Кингсли. А на самом деле, не важно, кто кончит первым, здесь все были победителями. И существовал ли лучший вид в мире, чем этот - Сорен на спине, его член во рту Норы, его руки крепко обхватывают ее шею, а член Кингсли внутри нее? Он погружался быстрыми короткими толчками, пока она отсасывала Сорену. Кинг мог бы продержаться дольше, если бы не совершил ошибку, посмотрев на Сорена. Нора мастерски отсасывала, Кингсли знал об этом по себе, и даже Сорен мог потерять от нее голову. Он откинулся на подушку, его длинная шея обнажена, глаза закрыты, а пальцы впивались в затылок Норы с такой силой, что на завтра останутся синие синяки. Сорен широко развел бедра, приподнимая их и трахая рот Норы, и вся сцена была настолько бесстыдной, что Кингсли не выдержал. Он сдался, вколачиваясь в истекающую киску Норы, и кончил с низким рычанием. Он услышал стон, низкий гортанный стон, и увидел, как Сорен еще раз поднял бедра, и Кингсли понял, что тот кончает в рот Норы. Кингсли сел на пятки, а Сорен откинулся на спину. Нора поднялась, повернула голову и схватила Кингсли для поцелуя. Он был внезапным, неожиданным, и когда она открыла рот, он почти кончил. Она не проглотила семя Сорена. Она держала его во рту и теперь передавала ему с поцелуем. Кинг обхватил ладонями ее лицо и поцеловал сильнее, чем делал это когда-либо раньше. Он слизал каждую каплю, вытекающую из ее рта, и проглотил, с жадностью до спермы Сорена, об остатках которой и не подозревал. И когда он принял последнюю каплю, она отстранилась и облизнула губы. Затем подмигнула ему. - С Рождеством, Кинг. Лежа на кровати, Сорен спросил: - Я хочу знать, что это было? И Кингсли, и Нора согласились что, скорее всего, нет. Несколькими минутами позже, после выпитой воды и выключенного света, трое лежали в постели Сорена, теплой и уютной под теплым зимним одеялом. Нора вытянулась на Сорене, ее голова в центре его груди, глаза закрыты и, казалось, девушка уже уснула. - Как она это делает? - спросил Кингсли, лежа рядом с Сореном. - Засыпает по щелчку. - Ты бы тоже вырубился, если бы принимал два члена одновременно, - сонно пробормотала Нора. - Шш… - сказал Сорен и погладил ее спину. - Спи, Малышка. - Ничего, если мы останемся? - спросил Кинг. - Я бы не выключил свет, если бы был против, - ответил Сорен. - А даже если и был бы, она уже отрубилась. - Мы уверены, что на этот раз она спит? - спросил Кингсли. Сорен взял прядь ее волос и пощекотал ею ее нос. Она спала. Так как Нора была на груди Сорена, Кингсли занял свое обычное место на животе Сорена. Это продлилось около одной минуты, пока Сорен не вздохнул тяжело. - Так очень неудобно, - произнес Сорен. - Для тебя, может быть, - заметила Нора. - Я просто в восторге. - Я человек, а не сковорода. Элеонор, пожалуйста, заканчивай. Кинг, ты тоже. - Я бы лучше кончила для тебя, - ответила она. Сорен вознаградил эту дерзость звонким шлепком по ее попке. Нора захихикала и перекатилась на бок. - Дети, - вздохнул Кинг. - Их никак не уложить спать, когда они знают, что Санта вот-вот придет. Сорен потянулся и даже в темноте Кинг видел, как он закрыл глаза и приготовился ко сну. В конце концов, Кингсли бы тоже уснул, но не сейчас. Он хотел насладиться этим моментом, в постели Сорена, с его новой Госпожой и его старым хозяином. - Кинг, - тихо позвал Сорен. - Oui? - Я хочу знать, что это было. Кингсли улыбнулся. – Игра в снежки? - Да, - ответил Сорен. - Эм... сегодня днем я был у Ma^itresse, и сказал, в шутку, честно, сказал, что все, что я хочу на Рождество, это проглотить твою сперму. Как в старые добрые времена. - Хм... - задумался Сорен после обдумывания этой информации. - Я рад, что именно Элеонор была посредником при доставке этого подарка, а не Санта Клаус. - Что? Тебе никогда не отсасывал мужчина в красном костюме с белой бородой? - На самом деле, нет. - В конце восьмидесятых, mon ami, у нас были очень разные жизни. - Слава Богу. Сорен повернулся на бок, лицом к Норе. Он поправил свою подушку и подтянул одеяло. Небо прояснилось, снег перестал идти, и взошла луна, озаряя своим светом спальню Сорена. Кингсли повернулся к спине Сорена и, прежде чем успел остановить себя, поцеловал Сорена между лопаток. Он положил ладонь на бедро Сорена, и когда тот не возразил, нежно прикоснулся к члену. - Он все еще там, обещаю, - ответил Сорен. - Я подумал, она могла его отсосать. - Я пыталась, - ответила Нора. - Элеонор, - сказал Сорен, - сон или смерть? Выбирай. Она быстро начала симулировать храп. Хотя он и был мягким, Кинг все равно нравилось ощущать в своей ладони член Сорена. Он держал его, пока Сорен не схватил его за запястье с такой силой, что Кингсли поморщился. Если бы Сорен сжал сильнее, он мог бы сломать ему кость. Как в старые времена. - Прости, - извинился Кингсли и начал убирать руку. Но Сорен не отпустил. Он притянул его ближе, пока не прижал к своей спине. Мужчина уткнулся носом в шею Сорена и заснул, вдыхая аромат снега и молитв. Кингсли проснулся на рассвете и увидел, что Нора все еще спала, греясь в бледном свете рождественского утра, выглядя почти по-ангельски, но с синими и черными синяками на шее, подарком от пальцев Сорена. Кингсли ощутил, как матрас немного прогнулся, и перевернулся, чтобы увидеть Сорена на краю кровати, в черных брюках и черной футболке. Он только принял душ и побрился, и золотистые волосы, как всегда, были идеальными. Он надевал носки. Новые черные носки. - Милые носки, - заметил Кингсли. - Санта оставил их для меня под елкой, - ответил Сорен. - Я не мог решить взять тебе носки или нижнее белье и тогда вспомнил, что не одобряю белье. - Носки идеальны, - заверил Сорен. - Спасибо. Кингсли посмотрел на часы возле кровати. Шесть утра. - Нам стоит уйти? - спросил Кинг. - Пока нет, - сказал он. - И вам не нужно уходить тайно. Моему зятю и его подруге разрешено навещать меня рождественским утром. Едва ли это вызовет скандал. - Если не хочешь скандала, сотри эту улыбку с лица, или все узнают, что прошлой ночью ты трахался. - Я скажу им, что это приветствие Рождества, - парировал Сорен. Кингсли медленно потянулся. Его тело ныло после ночи секса, его любимый вид боли. Он посмотрел на Нору, которая, как казалось, крепко спала. - Потеряна для всего мира, - ответил Сорен. - Уверен? – не поверил Кинг. - Давай узнаем. - Сорен тихо прошептал: - Элеонор? Блинчики? Ничего. - Мы ее вымотали, - хмыкнул Кингсли. - Мы в этом хороши. - Сорен начал вставать, но Кингсли остановил его за руку. - В чем дело? - Могу я рассказать тебе кое-что до ее пробуждения? – задал вопрос Кингсли. - Это исповедь. - Бровь Сорен приподнялась на полдюйма. - Продолжай. - Вчера я сделал кое-что глупое, - начал Кингсли на французском. Он ждал непрошенной шутки, когда Сорен скажет что-то типа «потрясен» или «только вчера»? Но шутки не последовало. Сорен кивнул Кингсли. - Когда я был на рождественском шоппинге, - сказал Кингсли, - Я пошел в магазин игрушек. Увидел небольшой футбольный мячик, маленький, для детей. Я взял его, меня увидела женщина и спросила сколько лет моему сыну. Я ответил ей, что полтора года. Глаза Кингсли горели. Если бы он и Нора не... если бы они решили... если бы они пошли дальше... да, ему или ей сейчас было бы полтора года. И он никогда не думал об этом. Почти никогда, но вчера в магазине игрушек, впервые за несколько месяцев он подумал об этом, думал, как бы подвел ее, как бы подвел себя. И сразу после этого поехал в дом Норы с надуманным поводом побыть с ней. Он ждал, когда Сорен отпустит его грехи или посмеется над ним, или прикажет лежать и думать о том, почему Кингсли иногда так изводил себя. Сорен ничего не сделал. Вместо этого он провел пальцами по волосам Кингсли один раз, два и в третий раз он потянул его за волосы грубо, жестко. Достаточно жестко, на самом деле, чтобы забрать его боль. - Когда возвращается Джульетта? - спросил Сорен, его пальцы оставались в волосах Кингсли. - Завтра. - Кинг улыбнулся. Мысли о Джульетте всегда заставляли его улыбаться. - Тебе будет лучше, когда она вернется. Верно. Кингсли становился таким в эти дни только тогда, когда Джульетты нет. В следующем году он привяжет ее к кровати, чтобы она не оставила его на Рождество. Она не станет жаловаться. Он сел, и Кингсли ущипнул Сорена за плечо. - Ты хороший священник. - Никому не говори, - ответил Сорен и подмигнул. Кингсли потянулся. - Ты можешь разбудить ее и одеть? - спросил Сорен, кивая на Нору, все еще потерянную в стране снов. - Могу, - ответил Кинг. - Увидимся внизу. Сорен отправился к выходу, а Кингсли посмотрел на спящую Нору. - Эй, - полушепотом сказал Кингсли. - Приготовишь кофе? Сорен озадаченно посмотрел на него. - Значит, кофе. Как только Сорен ушел, Кингсли перекатился и легонько прикоснулся к плечу Норы. На ее лице была небольшая улыбка. Что снилось доминатрикс, подумалось ему. Позже он заставит ее ему показать. - Просыпайся, Ma^itresse. Садистам пора вставать, - принялся будить ее он. - Еще пять минуточек, папочка, - ответила она, изображая голос маленькой девочки. - О нет, нет, нет, - возразил он. - Не делай меня твердым в рождественское утро. Она улыбнулась, но глаза все еще были закрыты. - Элли, одевайся и спускайся вниз. У меня есть подарок. Ее глаза распахнулись. - Подарок? Что там? - Тебе придется спуститься, чтобы увидеть его. Она медленно выползла из постели и оделась. - Лучше бы ему быть стоящим, - заметила она и вышла. - О, он хороший, - пообещал Кингсли. - Санта Кинг приносит именно то, что ты хочешь. Кингсли задержался в душе Сорена на добрые десять минут. Он хотел дать Норе выпить пару чашек кофе с Сореном, прежде чем присоединится. Он вытерся и оделся во вчерашнюю одежду, заправил постель, как мог, и спустился на кухню. Он вошел и увидел, как Нора наполняет чашку Сорена, суетясь и сияя, как молодая жена утром после очень успешной брачной ночи. - Доброе утро, Кинг, - ответила она с улыбкой. - Твой кофе остывает. Она налила и ему чашку, конечно же, чашку с надписью: «Католическая церковь Пресвятого сердца», и по какой-то причине это так тронуло его, что он с трудом сделал первый глоток. - Какие планы на сегодня? - спросила Нора у Сорена и села на стул рядом Кингсли. - Служба в семь и десять. Затем за мной приедет Клэр, и я останусь с ней в Хемптонсе на три дня, - рассказал он. - Ты пропустишь нашу Рождественскую вечеринку, - заметил Кингсли. - Хорошо, что я принес тебе подарок. - Твой лежит там, - ответил Сорен, кивая на холодильник. Кинсли взял небольшой сверток, завернутый в коричневую бумагу. - Мне открыть его прямо сейчас? - спросил Кингсли. - Позже, - приказал Сорен. - Я должен идти в церковь. Кому-то из нас приходится работать в Рождество. - Нам тоже стоит уходить, - произнесла Нора, глядя на Кингсли. - Пожалуйста, отвези меня домой и засунь в меня завтрак. - Я засуну в тебя кое-что другое, - ответил Кинг. Она начала подниматься, но Сорен схватил ее и потащил к себе на колени. - С Рождеством, Малышка, - сказал Сорен, раскачивая ее в руках. - С Рождеством, - ответила она. Они поцеловались, быстрым легким поцелуем, одна нежность, никакой страсти. Было слишком рано, и они были слишком уставшими и измотанными после ночи. Кингсли надел пальто и вскоре они были у двери, готовые уехать. - Скоро увидимся? - спросила Нора. - Скоро, - подтвердил Сорен. Он поцеловал ее в лоб. Кинг протянул руку Сорену. Когда тот ее принял, француз наклонился и поцеловал Сорена прямо в губы. - Веточка омелы, - оправдался Кингсли. Затем отстранился и вышел из дома, прежде чем его друг успел поцеловать или убить его в ответ. Нора подхватила его под руку, пока они шли по аллее от дома к ее машине, все еще припаркованной в квартале отсюда. На ее лице было странное выражение. - Ты в порядке? - спросил Кинг. Она достала из сумки фотографию в рамке, фотографию ее и Сорена в доме его матери в Копенгагене. У них на коленях сидели две племянницы Сорена из Дании и улыбались. Любой, не знающий, предположил бы, что Нора и Сорен были женатой парой, и это были их дочки, блондинки, как и их отец. - Мой рождественский подарок, - объяснила она. - Личное семейное фото, - сказал Кингсли. - Очень садистский рождественский подарок. - Удар в живот был бы менее болезненным. - Она держала рамку в руке, как яйцо Фаберже. - Что он тебе подарил? Кингсли достал небольшой сверток из кармана и разорвал упаковку, пока они пробирались через сугробы. - Очень подходящий, - заметил Кингсли. - Я подарил ему носки. А он мне стельки. Это были высокотехнологичные гелиевые стельки, которые бегуны вкладывают в кроссовки. Сорен по дюжине пар снашивал таких за год. Подарок бессмысленный, как и носки. - Ты не понял? - спросила Нора. - Это игра слов. Как та, когда я подарила ему маленького оленя, игрушку? На Рождество я подарила ему свое сердце. Сорен подарил тебе свою душу 3 . - Ты слишком много думаешь, - ответил Кингсли. - Сорен не подарил бы тебе стельки просто ради стелек. Ты ненавидишь бегать. - Он бы и «душу» свою не подарил. Она принадлежит Богу, - не согласился он. - Как и его тело, в теории. - Touch'e, - ответил Кингсли, хотя, несмотря на слова Норы, не был уверен в двойном смысле подарка. Джульетта, безусловно, предупредила Сорена, что он получит обычные носки от Кингсли, и поэтому Сорен ответил той же монетой. Что нормально. Что Кингсли еще нужно после ночи, когда он уснул, прижимаясь грудью к спине Сорена? Ничего. Даже душа Сорена. Или стельки. Как только они подошли к машине, Нора начала открывать водительскую дверь. Кинг остановил ее для еще одного поцелуя с ароматом кофе. - Веточка омелы? - спросила она, когда поцелуй закончился. Кингсли осмотрелся вокруг. Яркое утреннее солнце превратило заснеженные улицы в сияющие бриллианты. Деревья были белыми, словно их покрыли сахарной глазурью. С душой Сорена в кармане или без, это было самое прекрасное рождественское утро, которое он встречал. - Нет, - сказал он. - Просто... счастливого Рождества, Ma^itresse. - Хорошая была ночь? – задала Нора вопрос по пути домой. - Гораздо веселее, чем групповуха Санта Клауса, - заверил Кингсли. - Я почти забыл, из-за чего мы с ним постоянно ссорились. - Я тоже, - призналась она. - Но не переживай, он нам напомнит. Некоторое время они ехали в тишине, пока Нора не прервала ее детским желанием. - Жаль, что Рождество не каждый день. А теперь играет "Happy Xmas (War is Over)” John Lennon Конец Заметки [1] сладкий напиток на основе сырых куриных яиц и молока. [2] В английском языке слова «сердце» и «олень» созвучны – heart и hart [3] В английском слова «душа» и «стелька» созвучны – soul и insole