Отмеченные проблемы существенным образом изменили исследовательскую повестку в отношении характера и направленности изменений в конституционной и партийно-политической системе Великобритании второй трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. К началу нашего столетия стало очевидно, что исследования по конституционной и политической истории, а также по истории партийно-политической системы страны, несмотря на их количество и высокое качество, составляют практически изолированные друг от друга предметные области. Более того, результаты этих исследований зачастую оказываются слабо связанными между собой, что не позволяет создать комплексный образ проблемы. Назрела необходимость поместить эти результаты в более широкий контекст, что могло способствовать появлению новых исследовательских результатов. 147

Расширению исследовательских горизонтов способствовало и то обстоятельство, что зародившееся благодаря работам Дж. Миллера и Дж. Дэйли в конце 70-х – начале 90-х гг. прошлого века в английской историографии скептическое отношение к английскому варианту абсолютизма, поставило под сомнение однозначность оценки событий Славной революции. 148 Долгое время считалось, что 1688 г. стал тем рубежом, за которым абсолютная монархия первых Стюартов трансформировалась в конституционную монархию их поздних наследников. К началу нашего столетия, когда благодаря последним исследованиям сам концепт английского абсолютизма оказался под сомнением, потребовалось новая интерпретация событий 1688 г., способная прояснить, каким образом изменился политический режим в результате Славной революции, и каким образом он трансформировался в период с 1688 по 1832 г. 149 Постепенное исключение долгое время существовавшего допущения, что уже в конце XVII в. в Англии существовала конституционная монархия, потребовало нового взгляда на эволюцию политической системы страны в XVIII в. По справедливому замечанию М. П. Айзенштат, возникла необходимость в создании внятной историографической концепции того, чем конституционная монархия конца XVII в. отличалась от ее наследницы в первой трети XIX в. Кроме того, нуждается в детальном объяснении вопрос, каким образом и благодаря каким факторам одна политическая форма трансформировалась в другую.

Историографическое переосмысление характера и динамики сложного комплекса изменений в политической системе, которые привели к «конституционной революции» и появлению политического режима конституционной монархии современного типа в Великобритании второй трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в., способствовало новой теоретической концептуализации указанных процессов. Изучение политической организации трансформирующихся обществ во взаимосвязи с анализом процесса становления политических институтов и практик, характерных для современных политических систем, привело к появлению концепции социальных порядков ограниченного и открытого доступа, предложенной Д. Нортом и Дж. Уоллисом, и теории конфликта элит Р. Лахмана. Обе модели примечательны тем, что описывают и анализируют социальные порядки и элементы политической системы при помощи терминологического словаря, тесно связанного с действиями индивидуальных акторов исторического процесса. Кроме того, обе объяснительные модели предполагают, что в историческом исследовании теоретические обобщения возможны лишь на предельно абстрактном уровне, иначе они неизбежно превращаются в социологические схемы, практически лишенные конкретного содержания. 150

Концепция социальных порядков ограниченного и открытого доступа, предложенная Д. Нортом и Дж. Уоллисом, исходит из допущения о том, что социально-политическая организация зависит от тех способов, которыми общество решает проблему ограничения насилия. 151 В соответствии с этим критерием авторы выделяют три формы социальной организации, отличные друг от друга способами и формами легитимного применения насилия.

Исторически первым был примитивный социальный порядок, существовавший до появления производящего хозяйства. Второй тип социальной организации описывается авторами как порядок ограниченного доступа или естественное государство. Основу такого типа организации общества составляли личные отношения между индивидами в процессе осуществления функций политической власти. Специфической чертой социального порядка ограниченного доступа является то обстоятельство, что естественные государства ограничивают доступ индивидов к властным корпорациям и контролируют способность индивидов создавать организации, независимые от государства. Третий тип социальной организации, именуемый порядком открытого доступа, возникает в конце XVIII – первой половине XIX вв. Он характеризуется наличием безличных категорий индивидов (граждан), которые взаимодействуют друг с другом на обширном пространстве разнообразных социальных и политических практик. При этом нет необходимости иметь представление об индивидуальной идентичности партнеров, а сама идентичность определяется как набор безличных характеристик. Возможность формировать организации, пользующиеся широкой общественной поддержкой, здесь открыта для всех, кто соответствует минимальным безличным критериям, как правило, формализованным при помощи норм права. Доступ к организациям при таком типе социальной регуляции свободен и формален. 152

Нетрудно заметить, что Великобритания первой трети 20-х - середины 30-х гг. XIX в., если анализировать происходящие в стране конституционные и политические изменения в русле концепции Д. Норта и Дж. Уоллиса, относится к естественным государствам, находящимся в процессе перехода к социальным порядкам открытого доступа. Это вполне согласуется с утвердившимся в современной британской историографии концептом «долгого XVIII в.», когда произошел переход от ограниченной монархии поздних Стюартов к конституционной монархии современного типа. Именно в это период оформился набор институтов политического участия, характерных для современной конституционной системы, фиксированных на основе формализованного права. 153

Характерной особенностью обществ открытого доступа является то, что они базируются на формально и безлично организованных институтах. В объяснительной модели Д. Норта и Дж. Уоллиса под институтами понимаются структуры взаимодействия внутри социума, которые формализуют и ограничивают социальные отношения индивидов. Такого рода институты включают формальные правила (например, корпоративные нормы и парламентскую процедуру), писаное право (в том числе получившие формально-юридическое закрепление полномочия парламента и королевскую прерогативу), защищенную частную собственность, неформальные нормы поведения, а также разделяемые обществом представления о политическом консенсусе (процедура выборов в парламент) и средствах принуждения, обеспечивающие его достижение. 154

Объяснительная модель, предложенная Д. Нортом и Дж. Уоллисом, не только согласуется с представленными выше критическими концепциями, сформировавшимися в современной британской историографии, начиная с 80-х гг. прошлого века, но и позволяет, благодаря предельно широкому уровню исторического обобщения, более отчетливо представить основные направления этого критицизма. Прежде всего, точка зрения, в соответствии с которой после событий Славной революции 1688 г. в Англии установилась конституционная монархия, выглядит некоторым упрощением. Как было показано, такой взгляд был характерен для традиционной вигской историографии вплоть до середины прошлого века. 155 Однако не следует думать, что подобная точка зрения не имела своих наследников и в более позднее время. Весьма показательными в этом отношении являются работы У. Дойла и Г. Дикинсона. 156 По их мнению, после 1688 г. королю пришлось делегировать свои полномочия министрам, которых избирал парламент, следовательно, решения короля были подконтрольны им. Англия дистанцировалась от «абсолютистской» Европы и стала одним из немногих государств, где репрезентативные органы управляли страной. Теоретические обобщения, сделанные Д. Нортом и Дж. Уоллисом, а также наблюдения сторонников историографической концепции «долгого XVIII в.», описанные выше, заставляют относиться к таким утверждениям с известной осторожностью. Говорить о том, что на протяжении XVIII в. власть принадлежала королю-в-парламенте, означает игнорировать те прерогативные полномочия, какими обладала собственно корона. Важно не то, как часто собирается парламент (его регулярные созывы имели место уже в конце XIV в., что еще не делало его конституционным органом), а то, какую роль он избрал в общении с монархией. 157

Иными словами, ограничение прерогатив английской короны парламентским актом («Биллем о правах» 1689 г.) еще не означало одномоментного превращения Англии в конституционную монархию. Более того, учитывая специфический характер английского права, в котором статутное право всегда играло подчиненную роль, не случилось и немедленного воплощения фиксированных ограничений в политической практике. Для этого понадобилось «длинное XVIII столетие», – исторический период, в процессе изучения конституционной и политической истории которого возник целый комплекс историографических проблем, и хронология занимала среди них отнюдь не главное место. В рамках критического направления в британской историографии последних двух десятилетий прошлого века потребовалось новое объяснение не только характера тех ограничений, которым подверглась английская корона после 1688 г., но и комплекса факторов, обусловивших и сделавших возможным становление конституционных механизмов современного типа в ходе «долгого XVIII в.» и «конституционной революции» 1828-1832 гг.