Исследование политической системы Великобритании первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. в координатах, предложенных Р. Лахманном в его объяснительной модели внутриэлитного конфликта, предполагает самое пристальное внимание к политической эволюции английского парламента на протяжении «долгого XVIII в». Будучи важнейшим элементом политической системы страны, парламент представлял собой учреждение, где конфликты внутри элиты могли обсуждаться и получить разрешение в рамках текущей политической повестки. Поэтому вопросы, связанные с формированием и функционированием парламента, становлением и развитием парламентской процедуры, а также реформой политического представительства, составили отдельный и весьма насыщенный исследовательскими позициями сюжет в британской историографии.

Парламент и парламентские свободы были и остаются важнейшими составляющими уникальной английской политической культуры. С конца XV в., когда с легкой руки Дж. Фортескью утвердилось представление об особой роли парламента в английской политической системе, парламентские свободы стали едва ли не главным элементом английской политической мифологии. 171 В Англии эпохи Тюдоров и Стюартов представление о том, что парламент – явление специфически английское, было общим местом в политической теории и фразеологии. В XIX в. знатоки английского конституционного устройства Т. Бокль и У. Стаббс пытались показать, что английский парламент в последней трети XIX в. выполнял те же функции, что и четыре столетия назад. 172 В этом же направлении работали виднейшие представители вигской историографии. Отталкиваясь от триумфа парламента в XIX в., они искали в истории свидетельства прогрессивных изменений, предопределивших такой исход событий. 173 Если принять в качестве исходного такой метод исследования, при котором сначала исследуется настоящее, а затем анализируются события прошлого, исходя из предопределенного результата, то выводы окажутся близкими к тем, что получали У. Стаббс и вигские историографы. Куда сложнее обстоит дело при более критическом отношении к рассматриваемой проблеме, оформившемся в современной британской историографии на протяжении последних сорока лет.

Большинство отечественных специалистов по истории британского парламентаризма и сегодня исходят из того, что английский парламент уже в конце XVII в. превратился в постоянно действующий и независимый орган законодательной власти с определенным кругом полномочий. 174 Их британские коллеги более осторожны, указывая, что в первой трети XVIII в. парламент скорее обрел лишь собственные прерогативные полномочия. Наличие последних, в свою очередь, вовсе не означает механического превращения парламента в законодательный орган в современном смысле слова. По мнению Д. Фишера, для этого потребовался век постепенных конституционных изменений, завершившийся «конституционной революцией» конца первой трети XIX в. 175

Если парламентская история и история партийно-политической системы являются традиционными объектами изучения в британской историографии, в отношении которых теоретическая концепция Р. Лахманна оказывается весьма полезной с точки зрения расширения исследовательского контекста, то этого нельзя сказать о работах, посвященных истории двора в эпоху «великолепных Георгов». В конце 70-х гг. прошлого века Х. Смит, изучая природу монархической власти в георгианскую эпоху, обратила внимание на трансформацию представлений о сакральности королевской власти, столь характерных для общества «старого порядка», и отметила постепенное сокращение политических функций двора. По ее мнению, к последней трети XVIII в. двор утратил политическую функцию, сохранив, однако, важную социальную роль в жизни элиты. 176

С этого времени характерной чертой британской историографии стало постепенное ослабление внимания к роли двора в политическом процессе. 177 Очевидно, что после 1688 г., когда в качестве элемента политической системы к двору добавился ежегодно собираемый парламент, внимание историков переключилось на события, происходящие в Вестминстере. С этого момента именно парламент воспринимается как главный центр политической жизни, а историки описывают по преимуществу партии и выборы, с которыми связывалось зарождение современной политики. Двор стали обходить вниманием, и совершенно напрасно, поскольку в рамках королевской прерогативы английских монархов двор – это своего рода сортировочный пункт, где политическая нация (т. е. те, кто осуществлял центральное или местное управление) получала королевские милости. Управление этой нацией оставалось основной функцией двора на протяжении всего «долгого XVIII в.». В условиях, когда парламент, не будучи связан с репрезентативными механизмами современного типа, по сути назначал себя сам, формирование парламентского корпуса представлялось одной из важнейших функций двора. В этом отношении парламент – лестницу к власти не стоит путать с парламентом – вместилищем власти. 178

Таким образом, к началу нашего столетия в британской историографии конституционного устройства и партийно-политической системы страны первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. сложилась весьма интересная и противоречивая ситуация. Основная историографическая интенция по отношению как к заявленному периоду, так и более широкому временному отрезку, включающему в себя комплекс событий между Славной революцией 1688 г. и первой парламентской реформой 1832 г., выразилась в осторожной, но вполне последовательной «терапевтической» критике, своего рода «консервативном ревизионизме» ключевых концепций традиционной вигской историографии, сложившихся к середине прошлого столетия. Современные британские исследователи все больше склоняются к тому, что базовый тезис вигской историографии, в соответствии с которым после событий Славной революции 1688 г. в стране возникла конституционная монархия, нуждается если не в полном пересмотре, то в существенном уточнении.

Указанная ревизия традиционных историографических установок происходила достаточно постепенно и сразу по нескольким направлениям. Если говорить о конституционной истории исследуемого периода, то уже в середине 60-х – конце 70-х гг. прошлого века, благодаря работам Дж. Беста и Р. Хоула, появляется характерная для современной британской историографии концепция «конституционной революции» 1828-1832 гг. Ее авторы и последователи исходят из того, что только после парламентской реформы 1832 г. Великобритания стала «полудемократическим либеральным государством» с конституционным устройством современного типа. Результатом эволюции этого взгляда стала историографическая позиция Дж. Кларка и Дж. Блэка, оформившаяся в середине 80-х – начале 90-х гг. прошлого века. В соответствии с этой позицией в период между 1688 и 1832 гг. Англия продолжала оставаться страной «старого порядка». В обиход историков вошел термин «долгий XVIII в.», а решающий этап в становлении конституционной монархии стал все чаще увязываться не только (а подчас и не столько) с событиями 1832 г., но с религиозными реформами либеральных тори в 1828-1829 гг.

Еще одним направлением ревизии традиционных установок вигской историографии, характерных для рассматриваемого периода, стала история партийно-политической системы Великобритании первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в. С конца 70-х гг. прошлого века, после аргументированных работ Р. Уолкотта в британской историографии преобладает весьма сдержанный взгляд на проблему и убежденность в том, что Славная революция 1688 г. привела не к образованию партий, но лишь дала толчок к структурированию новой политической элиты в форме парламентских фракций. Работы Р. Блейка, Р. Стюарта, Б. Колмана конца 70-х – начала 90-х гг. прошлого века и ряд провокативных статей И. Ньюболда, появившихся до начала двухтысячных гг., склонили общее мнение большинства британских историков к тому, что на протяжении 1770-х - конца 1820-хх гг. происходил постепенный переход от фракций к партиям, а решающим фактором, завершающим этот сложный процесс, стала парламентская реформа 1832 г.