В этом смысле изменения, внесенные в английскую конституционную систему «Биллем о правах» 1689 г., не представляются столь уж значительными, как это некогда казалось представителям классической вигской историографии. Этот акт лишь зафиксировал в виде статута те формальные ограничения королевской прерогативы, которые были фиксированы в общем праве и ранее. 193 Сама королевская прерогатива оказалась фактически нетронутой. Король по-прежнему объявлял войну (именно так он поступил в мае 1689 г., просто уведомив парламент об объявлении войны Франции) и заключал мир. Королю не дозволялось иметь армию в мирное время, не никто не лишал его контроля за самой армией. По-прежнему главной опорой политической власти была королевская милость: для Галифакса и Сандерленда она имела такое же значение, что и для Сесила и канцлера Кромвеля столетиями ранее. 194 Король был ограничен в возможностях иметь независимые от парламента доходы, или мог не иметь их вовсе, но средства, находящиеся в его распоряжении, он мог тратить по собственному усмотрению. 195 Также ключевые вопросы политической повестки могли быть предметом дискуссии в стенах парламента, но не определялись им. Наконец, поскольку парламентской монархией обычно именуется форма правления, при которой король не имел возможности назначать своих министров сам, а контроль за надлежащим исполнением ими своих обязанностей лежал на парламенте, то очевидно, что, вопреки утверждениям Т. Б. Маколея и его последователей, такая политическая система в ходе Славной революции 1688 г. установлена не была. 196

Как уже отмечалось, на протяжении «долгого XVIII в.» английский парламент представлял собой особенную, почти уникальную модель перехода от средневекового сословного представительства к корпоративному, а затем представительному законодательному органу, парламенту в современном значении этого слова. 197 Значительная часть как отечественных, так и британских исследователей сегодня все еще придерживается взгляда, согласно которому английский парламент становится законодательным органом в конце XVII – начале XVIII в. Очевидно, следует быть осторожнее: в это время он скорее обрел лишь собственные прерогативные полномочия. Но и последнее утверждение вовсе не означает, что одновременно английский парламент трансформировался в законодательный орган в современном смысле слова. Для этого потребовался еще век постепенных конституционных изменений, завершившийся «конституционной революцией» конца первой трети XIX в. 198 Анализ ключевых конституционных документов, принятых в результате Славной революции 1688 г. приводит к заключению, что главным политическим итогом перемен стало правовое закрепление политического режима, наиболее точно характеризуемого как ограниченная монархия. Как было показано выше, в современной историографии признается, что монархия первых Стюартов также была ограниченной, поскольку главным проводником ординарной королевской прерогативы являлся парламент. В остальном эта монархия была «абсолютной» (насколько этот термин вообще применим к истории институтов английской монархии) в том отношении, что базировалась на божественном праве.

Монархия Вильгельма III и Марии имела иную юридическую природу, поскольку совершенно другими оказались формы ограничения королевской власти. Источником легитимности английской короны после 1688 г. впервые в конституционной истории страны стал парламентский акт, оформленный в виде статута. Таким образом, экстраординарная прерогатива поздних Стюартов оказалась ограниченной статутным правом так же, как ординарная прерогатива их ранних предшественников ограничивалась парламентом. Это, однако, не означает, что данная прерогатива исчезла полностью. Британские монархи на протяжении «долгого XVIII в.» сохраняли титул защитников веры, и религиозные вопросы оказывали важное, а подчас, как будет показано ниже, ключевое влияние на политическую повестку вплоть до первой трети XIX в. С другой стороны, ординарная королевская прерогатива, проводником которой являлся парламент, оказалась фиксированной в своих границах там, где она затрагивала права и свободы подданных английской короны. Эта перемена также была осуществлена парламентом при помощи статутного права. По сути, в результате событий 1688 г. возникла не конституционная монархия современного типа, и не «парламентская монархия», как это некогда представляли себе историки традиционного вигского направления, но лишь новая форма ограниченной монархии. Характерной особенностью последней стал комплексный характер ограничения королевской прерогативы. Ординарная составляющая последней традиционно регламентировалась общим правом и парламентом как проводником ординарной прерогативы. В этом отношении Славная революция если и внесла нечто новое в традиционную конституционную конструкцию английской монархии, то лишь в том отношении, что была ограничена возможность монарха использовать ординарную прерогативу вопреки смыслу общего права. Что же касается экстраординарной прерогативы, то, будучи ограниченной парламентским актом, она оказалась лишь формализованной при помощи норм статутного права, но мало изменилась по сути.

Это имело два важных следствия для последующей трансформации ключевых политических институтов, институтов участия и политических практик, характерных для Великобритании на протяжении XVIII – первой трети XIX вв. Ограничение прерогативных полномочий короны актами парламента, оформленное в виде статутов, способствовало дальнейшему укреплению характерной для английского общего права убежденности в том, что положения статутов представляют собой юридическую форму контракта между обществом и властью. 199 В этом отношении ограниченная монархия поздних Стюартов имела ярко выраженный персональный характер. 200 Статутные ограничения королевской прерогативы привели к тому, что парламент, оставаясь важнейшим институтом осуществления ординарной прерогативы, получил закрепленную прецедентом возможность формировать собственную политическую повестку. При этом следует помнить, что, как это обычно случается в английской конституционной традиции, от наличия формальной возможности формировать такую повестку до ее реального воплощения в политической практике всегда имеется определенная дистанция. Тем не менее, общее направление эволюции английского парламента от проводника ординарной прерогативы к законодательному органу в современном значении этого термина, было заложено уже в конце XVII в. 201

Таким образом, основным содержанием процесса эволюции партийно-политической системы, институтов политического участия и политических практик на протяжении XVIII – первой трети XIX вв., стал постепенный переход ряда прерогативных полномочий монархии в руки парламента, тесно связанный с постепенным формированием принципа ответственности правительства. Кроме того, прекращение обращения короны к прерогативными полномочиям, постепенный отказ от права вето и использование парламентского большинства как надежной опоры достижения необходимого результата при решении самых различных вопросов текущей политики стали важными аспектами такой эволюции. Появление в парламенте прообразов политических партий, оформленных в виде аристократических фракций, использующих влияние при дворе в качестве одного из ключевых инструментов текущей политики, а также оформление кабинета министров в качестве органа, относительно самостоятельного в процессе принятия политических решений, дополняли картину очень сложной эволюции английской политической системы в XVIII – первой трети XIX вв. Кроме того, наличие отработанной парламентской процедуры, имеющей опору на общее право, способствовало успешному функционированию парламента в условиях отсутствия репрезентативной системы политического представительства, однако оформление современной конституционной модели было связано с событиями «конституционной революции» первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в.

Столь сложная и многоаспектная трансформация партийно-политической системы, институтов политического участия и политических практик, произошедшая в Великобритании на протяжении «долгого XVIII в.», стала предметом активных историографических дискуссий. Когда в середине 80-х гг. прошлого века стало очевидно, что традиционный вигский взгляд нуждается в уточнении, появился ряд работ, в которых были артикулированы новые подходы к исследованию рассматриваемой проблемы. 202

Дж. Кларк в обобщающей работе, посвященной исследованию различных аспектов идеологии, социальной структуры и политической практики Великобритании от Славной революции 1688 г. до парламентской реформы 1832 г., попытался наглядно показать, что в этот период Англия оставалась традиционной страной «старого порядка». Подтверждение этому тезису он нашел в традиционности политических институтов, сильной национальной церкви и религиозности большинства населения, монархии, опирающейся на всеобщую поддержку, а также в социальном преобладании наследственной землевладельческой аристократии. Именно Дж. Кларк обратил внимание на то, что в свете новых историографических достижений традиционная концепция «конституционной революции» в том виде, как она была некогда изложена Дж. Бестом и Р. Хоулом, нуждается в корректировке и уточнении. 203

Частичная ревизия концепции Дж. Кларка была предпринята Дж. Блэком. Он актуализировал проблему исследования политических институтов в координатах «традиция-модернизация-трансформация». Дж. Блэк утверждал, что в XVIII – первой трети XIX вв. политическую повестку по-прежнему определяла элита, представленная в виде парламентских фракций, тогда как на долю общества оставались лишь весьма дозировано выделяемые разъяснения, что характерно для идеологически консервативного, а не открытого общества. Также Дж. Блэк обратил внимание на сложный и комплексный характер процесса репрезентации политических интенций парламентских фракций, подчеркнув корпоративную закрытость парламента и его стремление ограничить влияние публики на процесс принятия значимых политических решений. 204 В свою очередь, Х. Смит, исследуя природу монархической власти в георгианскую эпоху, рассмотрела основные направления трансформации представлений о сакральности королевской власти, столь характерной для общества «старого порядка», и изучила процесс сокращения политических функций двора. По ее мнению, уже к последней трети XVIII в. двор фактически утратил политическую функцию, сохранив, однако, важную социальную роль в жизни элиты. 205