В таких размышлениях журналист и добрёл до церкви. была она небольшая, старая и с виду очень-очень бедная. Выкрашенные в белый цвет стены местами потрескались, двери висели старые, но добротные. Зато окошечки были пластиковые. Над всем этим великолепием возвышался православный крест. Несмотря на возраст и бедноту, здание выглядело ухоженным. Ручкин любил такие, в них чувствовалась какая-то сила. Маленькие провинциальные храмы с небольшим количеством народа он любил больше всего, в отличие от напыщенных налакированных монастырей с толпами псевдоверующих.

Внутри было тихо, и вокруг царил полумрак, немногочисленные иконы висели на стенах, свечи тихо потрескивали. Пахло ладаном. Людей не было, за исключением Анны Серафимовны, которая перекрестилась перед иконой, взглянула на вошедшего Ручкина, что-то пробормотала и ушла.

– Вы помолиться или так, на экскурсию? – раздался внезапно низкий, но очень приятный мужской голос. – Отец Михаил, – представился он.

Отец Михаил был высокого роста и плотного телосложения, с длинной чёрной бородой и такими же волосами. Из-под стёкол маленьких очков смотрели большие умные глаза. Возраста он был глубоко за пятьдесят, но, на удивление, ни одного седого волоса не имел.

– Ручкин, Пётр Алексеевич. И часто к вам на экскурсию ходят?

– Не часто. Да, в общем-то, никогда и не ходили. Раньше и так приход был маленький, а теперь с недавними событиями и вовсе два-три человека ходят. Просто все в селе уже наслышаны про вас, дескать, ходите, со всеми общаетесь, репортаж большой делать будете. Вот я и подумал, что товарищ журналист непременно ко мне зайдёт. А вот уж помолиться или так поговорить, одному богу известно.

– Поговорить, молюсь я редко.

– А что так? Стыдно?

– Нет, в поступках нет стыда, когда поступки искренни и от сердца. Но если нет искренности, смысла в молитвах тоже нет, будут лишь пустые слова. Если мне нужно общение с богом, я говорю с ним душой, она никогда не соврёт.

– Вы очень интересный человек, Пётр Алексеевич.

– Спасибо, приму за комплимент. И всё же осмелюсь спросить ваше мнение по поводу красной земли. Что это? Неужели промысел божий?

– Я вам так скажу: пути господни неисповедимы. Неважно, чьих рук это дело, я считаю, что надо жить по принципу «всё что ни делается, то к лучшему». Ведь вы посмотрите вокруг, люди ходят счастливые, детишки бегают по улицам, а не сидят сутками напролёт в интернете. Красота! И убийств, и маньяков никаких у нас нет, так как все друг друга знают. Так что считайте красную землю божьей благодатью!

– Другими словами, вы хотите сказать, что технический прогресс – это зло? А может быть, все тут счастливые, потому что пьют день и ночь? А вы уверены, что в соседнем доме, к примеру, не живёт парочка геев?

– Нет, не уверен. Но думаю, что у нас их нет. Прогресс – это не зло. Бог недаром нам дал возможность пользоваться компьютерами и мобильными телефонами. Они служат для удобства нашей жизни. И должны служить, а не наоборот. А зачастую человек – это раб вещей. Поймите, я не против новых веяний, просто в современном мире зародилась мода на дураков. И одни дураки подражают другим. Мы же, будучи огороженными от большого мира, имеем возможность не получать вливание новых дураков, а своих потихоньку учим. Ну а что касается пития, помните, как Иисус сказал: «Кто без греха, пусть первый бросит в меня камень».

– Возможно, в ваших словах есть доля здравого смысла. То есть вы тут стараетесь построить новый идеальный мир?

– Не идеальный. Более правильный. И не только я, а все по чуть-чуть. Вот, к примеру, будет у нас мальчишка мучить кошку, он за это получит ремня. И все будут знать, что за дело. И до него в конце концов дойдёт. А, допустим, в вашем городе шлёпну я мальчишку по попе за дело и что? Тут же мать будет кричать, полиция, журналисты, ООН, в конце концов чуть ли не педофилом объявят. А потом через несколько лет этот мальчик будет уже не кошку мучить, а живых людей. Это так, просто пример.

– Доходчиво объяснили, – произнёс журналист.

– Думаете, мы не хотим хороших дорог, больших красивых домов, театров, музеев, телефонов и других благ цивилизаций? Хотим. Но никто нам этого не даст. Поэтому у нас есть два пути: либо совсем скатиться, либо строить новое, более правильное общество. Поэтому красная земля и стена – это своего рода благодать, никто сверху с указкой не лезет.

Повисла пауза.

– Ну, видимо, нам нечего больше друг другу сказать, – произнёс священнослужитель. – Поэтому ступайте с богом. Всё, что задумано, у вас получится. Главное, плохого не задумайте.

– Странный вы, отец Михаил. Необычный.

– Отчего же. Самый обычный. Две руки, две ноги и голова. Просто вы меня воспринимаете таким, Пётр Алексеевич. Вы вот тоже для меня необычный.

На том и расстались. Ручкин шёл домой по хрустящему снегу и размышлял о необычном разговоре с батюшкой. Мороз крепчал. Вечерело. На улицах села было пусто. Ещё журналист думал о том, ответит ли на его записку неизвестный. От этих мыслей ему захотелось побыстрее добраться до дома, он огляделся по сторонам, удостоверился, что вокруг никого нет, и пустился вприпрыжку. Настроение было благостное.