— Дилан хочет, чтобы мы переехали в Сиэтл.

Это была правда. С одной лишь оговоркой, что, когда мы обсуждали это, предполагалось, что он хочет быть поближе к дочери. Теперь всё изменилось, но вероятность того, что мы сразу станем жить вместе, пока вырисовывалась слабо.

— Дилан хочет, — хмыкнула Ким. — Дилан захотел удочерить Эбби — ты согласилась. Ему для этого понадобилось жениться на тебе — ты и не подумала возразить. Теперь он хочет перевести вас в Сиэтл.

Ким встала из-за стола и, подойдя ко мне, взяла за руки.

— Ливи, а чего хочешь ты?

Моя добрая, милая, светлая Ким! Она смотрела с таким участием, с такой любовью во взгляде. Ей действительно было так же больно, как и мне.

Я смотрела на подругу и чувствовала, как влага скапливается в уголках глаз.

— Я хочу его. Я очень сильно хочу всего этого.

Не выдержав, я закрыла лицо руками и заплакала.

Ким тут же обняла меня и принялась утешать.

— Ну чего ты, дурочка?

— Я люблю его, — всхлипывала я. — Ты не представляешь, как сильно я его люблю! И как же мне тяжело всякий раз его отпускать.

Ким гладила меня по голове, не пытаясь прервать монолог. И я была очень ей за то благодарна. Глядя сквозь пелену слёз в её родные тёмные глаза, тоже наполненные слезами, я продолжала изливать ей душу.

— Прости меня за то, что сейчас скажу, но, Кими, я и не думала, что любовь бывает такой. Вот он ушёл, и я… я дышу одним лёгким, понимаешь? Мне так жаль, так жаль, что я совсем не так любила Майка. Мне так жаль…

Я всё повторяла и повторяла это, прижимаясь к подруге, и продолжая плакать. Дыхание прерывалось, переходя в истеричные всхлипы, и, в конце концов, у меня началась икота. Ким осторожно посадила меня на стул. Потом потянулась к холодильнику, отцепила от связки ещё одну банку пива, открыла и протянула мне:

— Пей.

Я взяла её трясущимися руками и начала делать судорожные глотки. Через некоторое время с рыданиями удалось справиться, и я смогла спокойно вздохнуть.

Высморкавшись в комок мокрых салфеток, валявшихся на столе, я вытерла глаза и виновато посмотрела на Ким.

— Прости за истерику.

— Лучше истерика, чем твоё спокойное "мы поженились неделю назад". Гражданская церемония, ничего лишнего! А насчёт того, что ты мало любила Майкла…

Ким снова открыла холодильник и взяла ещё одну банку пива. Теперь уже для себя.

— Ты и сама не веришь в то, что говоришь. Я как-то прочитала, что для счастливой семейной жизни муж и жена не должны становиться друг для друга родными. Ну, в том смысле, что они не должны быть близкими родственниками. Муж всегда должен быть немного чужой. Понимаешь?

— Нет.

— Вы с Майклом были родными. Он был тебе и мужем, и братом, и отцом, и сыном в одном лице. Во всяком случае, пока у вас не появился Макс. — Внезапно она по-девчоночьи захихикала: — Знаешь, я как-то сказала Полу, что не представляю, как вы с Майком вообще любовью занимаетесь. Секс между близкими родственниками — это же аморально.

Струя пива вылетела из носа, когда я поперхнулась, услышав последние слова Ким. Кашель, сопли, смех, рвущийся из горла, — всё навалилось сразу.

— Да как вообще тебе это в голову пришло? Представлять нас с М-Майком…

— А вот так, — хохотала Ким. — Мне казалось, вы никогда не доходите до дела. Всё время друг над другом подшучиваете, прикалываетесь. Ваш брак в моих глазах был чуть ли не кровосмесительным. Мы же росли вместе. Ты была мне сестрой, как и Майкл, — братом. Откуда в вас могла взяться страсть, если ты ему одному из первых сообщила, когда у тебя пришли месячные.

Продолжая смеяться, я задумалась над словами Ким. Действительно, что бы ни происходило в нашей жизни, Майк всегда был моим другом. И, когда он умер, в первую очередь мне не хватало его надёжного плеча. Да, Ким права — мы были близкими родственниками, в равной степени замещая друг другу всё, что не хватало нам в жизни: Майк заботился обо мне так, как в детстве заботился папа, и, выйдя за него замуж, я, выражаясь официально, перешла под его юрисдикцию. Привыкшая к самостоятельности, позже я частенько ловила себя на мысли, что была к Майклу довольно снисходительна, относилась к нему как к ещё одному своему ребёнку. Даже не так: он был моим первым ребёнком, и, после того как появился Макс, я стала матерью для них обоих. Майк принимал это. Если бы ему что-то не нравилось, он бы точно об этом сказал. Он творил что-нибудь глупое, а я всего лишь крутила у виска, называла его ребёнком и, немного подувшись, почти сразу прощала. Ну а насчёт занятий любовью… тут Ким была не права: с этим у нас всё было хорошо. Правда, до той поры, пока у меня не появилось с чем сравнивать. Вернее — с кем.

Я не кривила душой, когда говорила Дилану, что не могла забыть о нём, занимаясь любовью с мужем. Это было ужасное чувство, и впервые, когда мы начали делать это по возвращении из отпуска, у меня случилась истерика: прямо под Майклом, когда, целуя, он запустил руку в мои пижамные шорты. Тогда я его резко остановила, а он не стал настаивать, полагая, что это наказание за сорванный второй медовый месяц. После, когда Майк уснул, я долго плакала в ванной, вспоминая Дилана, коря себя за эти воспоминания и ежеминутно повторяя, что подобное больше никогда не повторится. Что всё надо забыть и не обижать Майкла, иначе это будет не жизнь. Я запрещала себе думать о губах другого мужчины, когда губы мужа ласкали моё тело. Но, Боже мой, как трудно это было, нечеловечески трудно! Вскоре я обнаружила, что беременна, и наши сексуальные контакты стали довольно редки: всегда можно было сослаться на плохое самочувствие. Майк же, будучи чрезмерно заботливым, не настаивал. От этого я чувствовала себя ещё паршивее и клятвенно пообещала себе, что после беременности всё изменится, но… Мне так и не представилась возможность сдержать обещание. И сейчас воспоминания об этом снова всколыхнули чувство вины перед Майком. Он был мёртв, а я снова могла наслаждаться сладкими объятиями Дилана.