— Право, мастер, не стоит трудов, я сам…

Я закатила глаза, покачала головой и, цепко ухватив весьма приятно легший в руку бицепс, потянула, заставляя встать.

— Молчите уж. Я знаю, у вас это отлично получается!

И вервольф промолчал. Правда, как-то настолько выразительно, что у меня все равно появилось ощущение, что последнее слово осталось за ним.

Я взялась за круглую баночку с мазью, которую надлежало тщательно втереть «в места ушибов». Она приятно пахла — ментолом и еще какими-то травами.

Я зачерпнула прохладную субстанцию пальцами и окинула задумчивым взглядом фронт работ. Ладно, приступим-с. Когда я коснулась холодной мазью горячей кожи над первым синяком, вервольф чуть вздрогнул, я на мгновение замерла, а потом провела первым долгим, но легким прикосновением, распределяя мазь по всей поверхности гематомы. Закусила губу и — сосредоточившись на том, что мне предстоит делать, а не на том, что у меня перед носом маячит мужская обнаженная грудь — принялась за работу.

Ладонь скользила по гладкой горячей коже.

Я сосредоточенно втирала мазь, вдыхая приятный травяной запах, и старалась не смотреть и не думать.

Не смотреть. И не думать.

Как мои пальцы с нажимом проводят по твердым мышцам, раз за разом. Как дыхание мужчины, находящегося слишком близко, щекочет мой лоб. Как ужасно хочется сглотнуть. И как внутри что-то томительно тянет. И как эта гладкая кожа под моими пальцами становится, будто, еще горячее.

«Это просто мазь», — одергивала я себя. — «Может, она согревающая».

Не помогало.

Утренние размышления наложились сейчас на эту близость, будили в душе и теле что-то слегка забытое. У меня были мужчины. И не один. И я прекрасно отдавала себе отчет в том, как выглядит желание. Но я не могла припомнить, чтобы оно когда-то было настолько волнующим, настолько… трепетным. И, сдавшись, я позволила себе маленькую слабость — упивалась и этим собственным желанием, и наслаждением, которое дарили нехитрые жесты.

Вряд ли у нас что-то получится. Но зачем отказывать себе в удовольствии, раз оно само пришло в руки?

— Все, — ледяным механическим голосом произнесла я, давя в нем предательскую хрипотцу, и отвернулась, чтобы закрыть баночку с мазью и вымыть руки. Мои мысли — это мои мысли, капитану о них знать не обязательно. — Сядьте, я вашу голову посмотрю.

Я повесила на крючок полотенце, обернулась. Вместо того, чтобы сесть, капитан сделал шаг вперед, сокращая расстояние между нами до вопиюще неприличного.

Вспыхнув изумлением и рефлекторным гневом, я вскинула голову и застыла, встретившись с глазами, в которых еще плясал желтый отблеск. Я попалась на этот взгляд, как рыбка на крючок — но, в отличие от рыбки, не могла даже беззвучно раскрыть рта.

Тяжелые ладони неспешно легли мне на бедра, и, когда я никак на это действие не отреагировала, вервольф подхватил меня, как пушинку, и усадил на высокую кухонную тумбу, вознеся почти на один уровень с собой.

Лейт качнулся вперед, я закрыла глаза и машинально разомкнула губы, сильнее сжала пальцы, и без того вцепившиеся в широкие плечи в краткий миг полета, но… поцелуя не случилось.

Прочертив носом щекотную линию по моей щеке к уху, обжигая кожу горячим дыханием, Вольфгер на несколько мгновений застыл, глубоко вдыхая и выдыхая мой запах.

Я по-прежнему, кажется, даже не дышала, парализованная неожиданностью. Только сердце разгонялось, колотясь все быстрее.

А потом…

Я даже не могла бы точно сказать, поцеловал он меня или укусил. Я ощутила разом и губы, и зубы, и язык… и грудной, едва слышный, но совершенно нечеловеческий рык, отозвался вибрацией во всем теле, заставляя сжать кулаки, впиваясь ногтями в гладкие мышцы. Я ахнула и запрокинула голову, еще сильнее открывая шею для этого поцелуя-укуса.

Еще один пришелся выше, уже чуть менее жадный, но не менее будоражащий. И еще, и еще…

У меня закружилась голова, будто воздуха не хватало. И когда Вольфгер куснул еще раз, тихонько застонала — и рука сама собой мазнула по шее и по короткому ежику темных волос, удивительно мягкому, как собачий подшерсток. Я зарылась в него — подаваясь вперед и прижимая к себе. Но вместо того, чтобы продолжить выцеловывать мою шею, вервольф вскинул голову.

Глаза в глаза.

Ну же. Неужели неясно, что я уже все позволила?

А потом шершавые подушечки пальцев коснулись моего виска, обвели линию лица, дотронулись до только что искусанных губ, и я поняла, что он не разрешения спрашивает безмолвно, он — любуется.